Испытание

— Пойдем от греха, — сказал Егор. Но едва они поднялись, как услышали окрик переводчика:

— Оставаться на месте!

Они замерли: приказ сулил недоброе. Немцы приближались, и переводчик продолжал выкрикивать:

— Оставаться на месте! Оставаться на месте!

Унтер-офицер остановился перед Кротовым. Этот пленный был ему сейчас особенно ненавистен. Он наверняка причастен к смерти парня со шрамом. Из-за него Бегальке не получит чин фельдфебеля.

Кротов выдержал взгляд унтера. В серых запавших глазах пленного не было ни страха, ни покорности. Это привело Бегальке в ярость. Он мог бы без всяких разговоров пристрелить пленного. Но нет! Прежде он сломит его, заставит делать все, что захочет.

Фашист перевел взгляд на учителя.

— Юде? [4] — спросил он свирепо.

Ничего не ответив, учитель снял очки и старательно начал протирать их пальцами.

— Молчишь! — размахнувшись, унтер ударил его кулаком в лицо. Учитель упал.

— Не смейте! — рванулся Юрась, но Кротов с силой оттолкнул его в толпу пленных.

Унтер вскинул голову. Он не понял, что крикнул мальчишка, но почувствовал в возгласе протест, неповиновение. Фашист обвел глазами пленных. Сейчас он покажет русским, что они бессловесные твари, что немецкий солдат может заставить их делать все, что захочет!

— Подними! — крикнул фашист Кротову и пнул учителя сапогом в лицо. Кротов помог учителю подняться. Боясь упасть снова, учитель обнял Кротова за плечи.

— Держись, Борисыч… — мягко сказал Кротов. — Обойдется…

— Плюнь бородатому в морду! — приказал усмехаясь немец.

Кротов почувствовал, как вздрогнул учитель.

— Приказано тебе плюнуть в морду этому типу! — сказал переводчик.

— Не обучены мы в людей плевать! — мрачно просипел Кротов.

— Ну-ну! — угрожающе протянул фашист. — Я жду!

— Говорит, что не умеет плевать в людей…

Унтер злорадно ухмыльнулся:

— Не огорчайся, научишься. Плюнь в него, и я дам тебе пачку сигарет. Вот она! Держи!

Кротов мотнул головой:

— Некурящий я…

— Ах, так?.. — скривился фашист и обернулся к переводчику. — Скажи этому стаду свиней: кто плюнет бородатому в лицо, получит пачку сигарет. Ну!

Пленные стояли, точно окаменев.

"Неповиновение!" Бегальке взглянул в глаза Кротову и увидел такое, что поспешно расстегнул кобуру пистолета.

— Выполняй приказ, или я застрелю тебя на месте! — синие вены на висках немца стали почти черными.

— Егор Егорыч, он застрелит вас… — Учитель все еще обнимал Кротова за плечи. — Вы должны жить…

— Долго мне ждать?!! — унтер сжимал в руке пистолет. — Даю минуту на выполнение приказа. Минуту — или вы оба будете мертвы!

— Тебе дается минута! — сообщил переводчик. — Плюнь, или будете застрелены оба!

Кротов шумно вздохнул:

— Придется плюнуть… От судьбы не уйдешь…

— То-то! — осклабился унтер. — Испугался! Мы научим русских и плевать друг в друга и убивать друг друга! Всему научим! Плюй!

— Прощай, братцы! — крикнул Кротов и, шагнув вперед, плюнул немцу в лицо.

Бегальке взвизгнул, рванул из кобуры пистолет и разрядил в Кротова всю обойму.

ФЛАГ НА КОЛОКОЛЬНЕ

Совещание подпольщиков на Красном острове продолжалось недолго. Спивак рассказал о положении на фронтах, прочел последние сводки Совинформбюро.

Когда стемнело, все стали расходиться: на острове остались только Спивак и Гурко с Кручиной.

— Ребята в деревне скучают, — сказал Кручина. — Хотят в лес уходить, партизанить…

Спивак разозлился:

— Пусть только посмеют!

— А и верно, — сказал Гурко. — Даром хлеб едят. Обученные бойцы! Переправим в лес, вот тебе и отряд партизанский!

— Видно, что у твоего батьки сын дурень! — сердито бросил Спивак. — Сбежать им не хитро. А только немцы в тот же час расстреляют и Тимофея и женщин наших, которые их вызволили. Можем мы на такое пойти?

— Доколе же им небо коптить? — спросил Кручина.

— Раздобудем оружие, наладим партизанский лагерь и, будь ласков, всю деревню уведем с собой. Вместе с живностью. И Марченко уйдет с нами. Уяснил?

— Малость понял…

— Передай бойцам, чтоб сидели тише воды, ниже травы! И пусть сил побольше набирают. Осень будет несладкой, а зима и того трудней!

— А насчет флага, товарищ Спивак? В силе остается? — спросил Гурко.

— А как же! Райком решил! Я в тебе не сомневаюсь…

— Можете положиться…

— Что с Владиком? Здоров?

— Хлопец в порядке. Конечно, тяжело ему взаперти. Воздухом дышит только по ночам, у открытого окна. И все про Юрася спрашивает да про Ленинград: не взяли ли немцы?

— Ленинград держится геройски, так и скажи ему. И дружок его жив, пусть надеется на встречу.

За полчаса до запретного времени, когда уже стемнело, но ходить по городу ещё разрешалось, Гурко и Владик вышли из дома. Извилистыми, узкими переулками они бесшумно пробирались к центру города.

Прошлой ночью Гурко уже проделал этот путь. Дважды его останавливал немецкий патруль, но Гурко предъявлял немцам ночной пропуск. Пропуск ему принес старик нищий.

— Грохот велел передать, — сказал старик.

Гурко знал: Грохот — подпольная кличка Спивака.

С ночным пропуском Гурко без приключений подошел к Соборной площади. Стоя в нескольких шагах от колокольни, он с трудом различал ее силуэт — такая выдалась темная, непроницаемая ночь. Крутая, спиралью, лестница начиналась почти у самого входа. Нужно было миновать три марша, чтобы укрепить флаг под куполом, в проеме, где висели тяжелые медные купола.

Гурко подымался медленно, ощупью. Благополучно миновав два марша, он приближался уже к третьему, когда, шагнув, почувствовал под ногой пустоту. Тоненький лучик карманного фонарика обнаружил провал: пять или шесть ступеней оказались разрушенными взрывной волной. Чертыхнувшись, Гурко налег на перила и с радостью убедился, что они крепки. Растянувшись плашмя на перилах, он подтянулся и осторожно ступил на лестницу. Под его тяжелыми шагами вновь заскрипели старые, исхоженные ступени.

До последнего марша оставалось совсем немного. Гурко уже ясно представил себе, как завтра утром жители Гладова увидят трепещущий на колокольне красный флаг. И вдруг на последнем и особенно узком повороте возникло новое препятствие. На пути лежал сорванный взрывом колокол. Гурко попытался обойти его, но в темноте все время натыкался на холодный металл. Он засветил еще раз фонарик и увидел, что между стеной и колоколом оставалась совсем узенькая щель. Протиснуться в нее рослый широкоплечий Гурко не смог. Подавленный неудачей, он вернулся домой.

И вот сейчас Гурко вел к звоннице Владика. Он посвятил мальчика в свой план перед самым выходом. Владик побледнел и молча начал шарить по углам едва освещенной ночником комнаты.

— Ты чего? — спросил Гурко.

— Кепку ищу. Мама вечером не разрешает без кепки…

…Они подошли к колокольне. Ничто не нарушало тишины, не слышно было топота ночных немецких патрулей. До запретного часа оставалось еще двадцать минут. За эти двадцать минут нужно было все сделать.

Гурко вытащил из-за пазухи флаг и передал его Владику.

— Не бойся, все будет хорошо! — прошептал он.

Владик скользнул в щель, и как ни прислушивался Гурко, он не смог уловить никакого шороха — так бесшумно поднимался мальчик на колокольню…

В эту ночь Юрась не уснул. Стоило закрыть глаза, и он видел перед собой лицо Кротова.

Он вспомнил последний разговор с ним:

— Вызволю тебя и сам не задержусь в гостях у фюрера собачьего, — говорил Егор, сипло покашливая. — Кротова на передовой ждут, без него наступленье откладывается. — И он усмехнулся своей немудреной шутке.

4

Юде — еврей (немецк.).