Испытание

— …Двадцать шесть! Двадцать семь! Двадцать восемь! Двадцать… — тут он внезапно умолк, точно кто-то сунул ему в глотку кляп Двадцать девятый — Юрась — оказался в шеренге последним. А утром он вывел из лагеря тридцать человек. Значит, кто-то сбежал?!

Немец позеленел. Он ясно представил себе, что будет. Он пригонит пленных в лагерь, часовые у ворот пересчитают их и обнаружат, что пленных двадцать девять, а не тридцать. Тогда его, унтер-офицера Карла Бегальке, разжалуют в рядовые и отправят в штрафной батальон.

Он снова начал пересчитывать пленных. Но нет, по-прежнему последний двадцать девятый — этот мальчишка.

Фашист тупо уставился в землю: подымать тревогу или нет? Кто именно сбежал, ему было безразлично, в лагере не было никаких списков. Пленных пересчитывали, как баранов в стаде — по головам.

Кротов чуть заметно нагнулся к Юрасю и прошептал:

— Скажи усатому черту, что я хочу сделать важное заявление, переводи все точно. Слово в слово.

— Господин унтер-офицер! — выкрикнул в гнетущей тишине Юрась. — Пленный Кротов хочет сделать важное заявление.

Фашист встрепенулся:

— Какой Кротов? Какое заявление?

— У меня заявление, — сделал шаг вперед Кротов. — Известно ли господину унтер-офицеру, что сбежал один пленный?

Юрась перевел слова Кротова.

— Известно! И вы все за это ответите! — заорал унтер. — Каждый третий будет расстрелян!

— А если я скажу, где беглец?

Немец обрадовался: угроза расстрела сделала свое дело!

— Если скажешь, куда скрылся пленный, и он будет обнаружен, никто из вас не пострадает. А тебе я дам три сигареты.

— Переведи ему, — обратился к Юрасю Кротов. — Господин унтер-офицер, сбежал вон тот парень, что стоит сейчас напротив, у ворот, и скалит зубы!

Немец стремительно обернулся.

Человек со шрамом не слышал, что говорил Егор, но он испугался свирепого взгляда фашиста, устремленного на него. На всякий случай он юркнул в калитку.

— Догнать! — заорал унтер и тут же понял, что пленный лжет. Человек был чисто одет, стоял на виду, не опасаясь немцев.

Рот унтера перекосился, на висках набухли синие жилы. Он двинулся на Кротова.

— Переведи быстрее! — просипел Егор. — Говори: "Господин унтер-офицер может не тревожиться. Беглого поймают, и в лагерь вернется ровно тридцать человек. Тридцать ушло, тридцать пришло! Порядок!"

— Что хрюкает эта свинья? Пусть берет лопату и роет себе могилу!

— Господин унтер-офицер! — голос Юрася срывался от волнения. — Он говорит, что сейчас солдаты приведут беглеца, и тогда в лагерь вернется тридцать человек. И у вас не будет никаких неприятностей! Тридцать ушло, тридцать пришло. Порядок!

Бегальке понял. Ну конечно! Как он сам не догадался?! Важно пригнать в лагерь тридцать пленных. Лишь бы сошелся счет!

Два охранника, не скупясь на пинки, притащили парня со шрамом. Ничего не говоря, немец с размаху саданул его кулаком по скуле.

— Не худо! — пробормотал Кротов. — Это задаток. Полностью получишь от меня…

— За что? — выкрикнул парень, хватаясь за скулу.

— Подойди сюда! — крикнул унтер Юрасю.

Юрась подошел.

— Пусть скажет, кто ему помог бежать?

Юрась перевел, но человек со шрамом трясся от страха, не понимая, чего от него хотят.

— Молчишь?! — немец снова ударил его. — Повтори вопрос. И предупреди: если будет молчать, я вырву его поганый язык и скормлю собакам!

Юрась повторил вопрос.

— Ниоткуда я не бежал! — заскулил парень. — Меня господин комендант знает! Меня в гестапо знают, я сам — за новый порядок!

Из всех этих слов немец уловил только знакомое слово "гестапо.

— Что он бормочет про гестапо? — спросил гитлеровец.

Юрась, не задумываясь, пояснил:

— Боится попасть в гестапо!

— Ага! Заговорил! Спрашивай, куда он хотел бежать, где хотел скрыться?

— Да чего мне бежать? — хлюпая разбитым носом, заныл парень. — Я же не пленный, не партийный, не партизан!

— Что он говорит про партизан?

— Говорит, что в местном лесу есть партизаны…

Унтер разинул рот. Оказывается, этот тип связан с партизанами! Вот повезло! Надо срочно сообщить начальству об аресте большевика, связанного с партиза; нами. И уж тогда командование отметит заслуги Карла Бегальке! Скорее всего, его произведут в фельдфебели! Лишь бы начальство не узнало про обман.

— Становись! — приказал он парню.

Обмякший от страха парень встал в строй рядом с Кротовым. Довольный немец расправил усы. В лагерь вернется тридцать пленных. Тридцать ушло, тридцать пришло. Порядок!

Парень шагал рядом с Кротовым. Он не узнал в этом изможденном человеке путника, который несколько недель назад доверил ему свою жизнь.

— Ты им объясни… — приставал он к Кротову. — Напутали они… Я жаловаться буду… Разве это порядок — хватать без разбору…

Егор молча усмехался и только один раз сказал:

— Это и есть новый порядок. Шагай веселей!

Колонна подошла к лагерю. Часовые открыли ворота и приняли по счету пленных. Когда ворота захлопнулись, Кротов спросил предателя:

— Тебя как звать-то?

— Степан. Степан Щур…

— Хорошее имя! Был Степан Разин — вольный казак. Еще был Степан Халтурин, за свободу голову сложил. Ты вот тоже живешь на свете, Степан Щур. — И неожиданно добавил: — Спать будешь в нашем бараке. Идем.

Юрась пошел было за ними, но Кротов остановил его:

— Нынче на твое место гостя дорогого уложим. Ты уж переночуй на свежем воздухе. Ничего не поделаешь, гостю завсегда надо уступать лучшее место.

Утром унтер-офицер Бегальке докладывал коменданту лагеря:

— Господин капитан! В бараке номер один сегодня ночью повесился военнопленный. Какие будут распоряжения?

Комендант пожал плечами:

— Выкиньте на свалку!

Карл Бегальке был разъярен. Он не верил, что пленный повесился, хотя труп его болтался на поясе, перекинутом через балку у входа в барак. Нет, конечно, его прикончили сами русские. Но кто? Почему?

Сегодня Бегальке также узнал, что в конце недели лагерь перейдет в ведение политической полиции. Это означало, что он, унтер-офицер Бегальке, снова окажется в танковой бригаде. Тем более, что рана его на ноге совсем зажила. Говорят, что у русских появились неплохие противотанковые пушки, от которых не спасает никакая броня. Было от чего прийти в дурное настроение. Сжимая короткую тяжелую дубинку, он шнырял по лагерю, выбирая очередную жертву.

Кротов, Юрась и учитель сидели в это время у повозки с бочкой. Здесь можно было спокойно поговорить: часовые стоят далеко. Поодаль, радуясь короткому отдыху, сидели другие пленные.

— Думают о нас на воле, думают, — говорил Кротов. — Долго мы здесь не задержимся…

— Вот разобьем Гитлера, и приеду я, Егор Егорович, к вам в гости, — сказал учитель. — Будет нам о чем вспомнить…

— Не гостем, а братом будешь, милый ты человек! Вот и Юраська ко мне приедет! Приедешь?

— Если мама позволит… Где-то мы с мамой будем жить?

— Отца, значит, не считаешь, вычеркнул из своей жизни? — спросил Кротов.

Мальчик опустил голову.

— Кажется, ты сделал поспешные выводы, — сказал учитель.

Юрась поднял на учителя глаза.

— Подлец-то признался нам, — сказал Кротов. — Верно, это он тогда приходил к твоему батьке… Политруком, упырь, прикинулся.

— Зачем же он приходил?

— В том-то и дело! Приходил твоего отца проверить. Нет, значит, твоему родителю полного доверия. Вот фашисты и подослали провокатора: если, мол, укроет политрука, — значит, с большевиками заодно. Во как дело-то может одернуться!

— Но отец же не знал… Он думал, это настоящий политрук… И он его выдал… избил…

— А вдруг знал? — спросил учитель.

— Знал! По всему видать — знал! Вот и дал ему прикурить! Нет, Юраська, тут дело не так просто. Дай срок, все выясним. Не торопись от отца отрекаться!

— Смотрите, унтер! — встревожился учитель. — И переводчик с ним.