Страница 40 из 54
И вот здесь мы видим явную страсть — море мыслей волнуется, и корабли его терпят крушение, и не придешь если ты, то стерпеть не смогу эту печаль.
Море мысленое всегда волнуется,
И от волн его корабли сокрушаются.
Темность облачна закрывает свет сердечный,
Разлучение же от тебя наносит мрак вечный.
Огненый столп пути к тебе не являет,
Фараону подобно яко в мори потопляет.
Аще не приидеши ко мне въ приятности,
Не могу стерпети великия печалности.
А еще здесь есть сюрприз — посмотрите на первые буквы каждой строки. Автор скрыл свое имя — Митрофан! Мы ничего не знаем о нем, однако это тот самый случай, когда одно стихотворение открыло огромную тему в истории русской лирики.
Глава 8. Культура переписки
Нам, воспитанным в литературоцентричной культуре, в которой поэт чуточку больше, чем просто поэт, сложно представить, что сначала все было вовсе не так. Первые стихи не были способом рефлексии сложных внутренних чувств, перед автором не стояло задачи рассказать «о чем хочу и так, как я хочу»: есть стихотворения, в которых можно найти росточки и гражданского пафоса, и лиризма, но на первом этапе сочинительство стихов было просто приятным досугом.
Появляются стихотворные переписки: представьте, люди пишут стихи, потому что им нравится, и они могут это делать, не предъявляя поэзии никаких формальных требований, часто не соблюдая правила грамматики, рифмуя слова и выстраивая их в столбик (или оформляя как прозу, в одну строку, но разделяя строчки каким-нибудь значком) — чистое удовольствие неофита! Написание стихов вызывало восторг от ощущения нового опыта — иначе нельзя объяснить огромные стихотворные переписки, которые несут в себе смысла на полстранички. Или стихи с просьбами о покровительстве, о материальной помощи, или гневная отповедь другу-предателю, как в 4-м послании Савватия:
А впредь за твое злохитрство немощно веры яти.
И усты своими, что ни глаголешь, все лжешь,
И сам на себе недобрую славу зовешь.
И многие люди знаю твою ложь,
А и нам есть ныне стал ты аки острый нож.
За таковое твое словесное досаждение,
За наше к тебе сердечное радение[19].
В стихотворных посланиях могли говорить о страшном: о пытках, как в «Послании дворянина к дворянину» Ивана Фуникова. Фуников пережил бунт Болотникова, чьи соратники держали его в неволе. Иван использует и прозу, и стихи для своего послания, плавно переходя от одного способа организации речи к другому:
А мне, государь, Тульские воры выломали на пытках руки
и нарядили, что крюки,
да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска,
и взяла меня великая тоска,
и послана рогожа, и спать непогоже.
Сидел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядел.
А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе,
За старые шашни хотели скинуть с башни,
А на пытках пытают, а правды не знают.
Еще были молитвенные стихи: князь Шаховской, которому катастрофически не везло с женами (они почему-то умирали, и Шаховской трижды оставался вдовцом), написал «Молитву против разлучения супружества», поскольку его пытались развести с четвертой женой — брак не был законным.
Князь проникновенно просит бога о защите и жены, и детей, дарованных в незаконном браке — раз уж, Господь, даровал их — не отнимай:
Помилуй, господи царю,
и сохрани жену мою,
аще и незаконно поях ю,
и чада моя,
еже еси даровал,
презря мои согрешения.
Соблюди их, владыко, и помилуй,
и долгоденьствия даруй.
Во здравии и спасении
посети, владыко, милосердием
своим.
Во веки, аминь.
Поклонникам гендерного вопроса — сохранилось стихотворение, чьим автором является женщина, Евфимия Смоленская[20], которую разлучили с мужем:
Святыя церкви служитель,
любовный мой сожитель,
внезапу от мене отлучися —
глава с телом разлучися.
И Евфимия даже говорит от лица своих деток, меняя «голоса» в стихотворении: «Первый и болший аз сын, Именуемый Савин» или «И средний аз, Леонтей, достоин есть многих плетей»! Поистине удивительный случай!
Глава 9. Великолепный Хворостинин
Один из первых русских виршеписцев князь Иван Хворостинин в годы Смуты был кравчим у Лжедмитрия — общался с поляками, учил латынь, читал иностранные книги, «заразился», по словам Ключевского, «католическими мнениями».
При Шуйском Хворостинина, естественно, сослали от греха подальше из столицы в Иосифо-Волоколамский монастырь — сказывалась близость к самозванцу.
Из ссылки он вернулся в 1611 г. и зажил себе в компании с библиотекой, занимая чин стольника (не очень высоко по сравнению с началом его карьеры), ругая про себя православную веру и перестав ходить на церковные службы.
Хворостин начал активно спорить в переписках на богословские темы. Человек жил, как мы бы сейчас сказали, во внутренней эмиграции. Поведение Ивана стало казаться особенно странным после того, как в Страстную пятницу он страшно напился и не поехал христосоваться с царем.
В Хворостинине начинают подозревать вольнодумца; он даже хочет уехать в Литву, но не успевает.
В «Указе Государя Царя Михаила Федоровича и Патриарха Филарета, объявленном Князю Ивану Хворостинину, уличенному в презрении обрядов Греко-Российской Церкви, Оскорблении Царского величества и чести народа Московского, сосланному за то в Белозерский монастырь и потом принесшему чистое раскаяние: о возвращении его в Москву и о предоставлении ему по-прежнему Дворянского достоинства»[21] мы читаем:
«Да ты же промышлял, как бы тебе отъехать в Литву, двор свой и вотчины продавал, и говорил, чтоб тебе нарядиться по-гусарски и ехать на съезд с послами. Посылал ты памяти (письма-напоминания) к Тимохе Луговскому и Михайле Данилову, чтоб тебя с береговой службы переписали на съезд с литовскими послами. Да ты же говорил в разговорах, будто на Москве людей нет, все люд глупый, жить тебе не с кем, чтоб тебя государь отпустил в Рим или в Литву. Ясно, что ты замышлял измену и хотел отъехать в Литву, если бы ты в Литву ехать не мыслил, то зачем было тебе двор свой и вотчины продавать и с береговой службы переписываться на литовский съезд?»