Страница 10 из 54
Жан-Фр. Виллен. Портрет Марины Мнишек, литография. XIX в.
Появившись в Москве, полька шокировала горожан своими одеждами: белые платья с открытыми плечами, распущенные волосы. Пара вообще любила нарушать запреты: Гришка Отрепьев ел телятину — почему это предосудительно? Вот что писал об этом Буссов: «В субботу 10 мая, на третий день свадьбы, царь приказал приготовить в кухне все по-польски и среди других кушаний — вареную и жареную телятину. Когда русские повара увидели это и рассказали всем, в царе стали сильно сомневаться, и русские стали говорить, что он, верно, поляк, а не московит, ибо телятина считается у них нечистой, и ее не едят. Они это молча стерпели, выжидая удобного случая».
А еще Самозванец носил гусарский наряд, его жена ходила в платьях с узким лифом, устраивала танцы на манер польских вечеринок, причем танцевала не только с мужем, устроила маскарад — нечто совершенно невообразимое для царской семьи в глазах подданных.
Это привело к тому, что про царя начали перешептываться: «12 мая в народе стали открыто говорить, что царь — поганый, он не ходит больше в церковь так часто, как раньше, живет, во всем придерживаясь чужеземных церемоний и обычаев, жрет нечистую пищу, в церковь ходит не помывшись, не кладет поклонов перед святым Николаем, и, хотя с первого дня свадьбы до сегодняшнего дня каждое утро приготовляется баня, он со своей языческой царицей еще не мылся. Должно быть, он не московит, et per consequens non verus Demetrius».
Глава 6. Окончание отрепьевского просперити
В 1605 г. в Успенском соборе Кремля Лжедмитрия I венчали на царство, а через год он погиб во время городского восстания. Василий Шуйский организовал заговор, вылившийся в бунт, в ходе которого в мае 1606 г. горожане и армия перебили поляков, прибывших на свадьбу самозванца и Марины Мнишек и творивших пьяные бесчинства на улицах города. Убили и Лжедмитрия: народ был недоволен правлением самозванца, обещание прекрасной жизни не сбылось. Правление его длилось недолго.
Тела Отрепьева и его приспешника, Басманова, который предал Годунова и остался верным самозванцу до самого конца, решено было подвергнуть позорной казни. В течение первого дня они лежали в грязи посреди рынка. На тело Отрепьева бросили маску, одну из тех, которые сам царь готовил для придворного карнавала, в рот воткнули дудку, под стол бросили труп Басманова. Тело самозванца было обезображено до неузнаваемости, и это сыграло злую шутку с правительством Шуйского: народ сразу начал подозревать, что царь-то спасся. Маржерет писал об этом:
«Покойного Дмитрия, мертвого и нагого, протащили мимо монастыря императрицы — его матери — до площади… и положили сказанного Дмитрия на стол длиной около аршина, так что голова свешивалась с одной стороны и ноги — с другой, а сказанного Петра Басманова положили под сказанный стол».
Похороны Лжедмитрия сразу же обросли легендами: то морозы ударят — и это приписывалось волшбе расстриги, то слышали пение на могиле, то тело оказалось у богадельни — слухи множились, приобретали умопомрачительные, пугающие подробности. От греха подальше, чтобы Отрепьев не стал заложным покойником (то есть умершим не своей смертью человеком, не нашедшим успокоения после смерти), смущающим покой горожан, его сожгли и прахом выстрелили в сторону Польши из пушки. И народ опять же приписал это ошибке бояр: казнили не царевича, а труп сожгли, чтобы нельзя было идентифицировать личность погибшего.
Как прекрасно написал Тимофеев во «Временнике»: «По началу был и конец его, потому что был он столь бесстыден и нагл, к тому же и дерзок, как Иуда, который осмелился быть на Тайной вечере».
Парадоксов в этой истории немало:
1. На царство венчали человека, чье настоящее имя было предано анафеме.
2. В самозванце мать царевича Дмитрия «узнала» своего сына.
3. Правда, потом отреклась от него, признавшись, что «узнала» его из страха.
4. Шуйский вначале тоже признал в самозванце Дмитрия, а потом снова сказал, что настоящий царевич погиб в Угличе.
5. После смерти самозванца Шуйский быстро инициировал канонизацию Дмитрия Углицкого.
Срочно собранный в июне Земский собор избрал новым царем боярина Василия Шуйского — того самого, под чьим руководством народ сверг Лжедмитрия.
Глава 7. Шуйский и слом парадигмы
После убийства Дмитрия уже никаких соборов не было: Василий венчался в спешке — к Москве подошел Болотников. В конце мая 1606 г. по городам разослали грамоты, в которых утверждалось право Шуйского на престол «по степени» — от Пруса (это легендарный брат императора Августа, причуда московских государей XVI в., которые приписывали себе родство с этим братом и, следовательно, принадлежность к римским императорам), а через него от Рюрика.
Мы уже привыкли к тому, что на Руси была определенная идеология: есть царь, он на русской земле такой один и правит он единолично, самоуправно, как бог правит на небе. Представьте себе удивление людей, когда в 1606 г. к ним в города разослали не только традиционные крестоцеловальные записи, но и грамоту о том, что новоиспеченный царь присягает на кресте в том, что будет царствовать только в диалоге с боярами, без самоуправства.
Казалось бы, прекрасная демократичная инициатива — почему тогда ее приняли с настороженностью?
Василий IV Иванович Шуйский, портрет из Царского титулярника. XVII в.
Потому что это действие не подкреплялось традицией: не было ссылок ни на священную историю, ни на опыт Византии, ни на мифологемы, привычные русской культуре. Многое может объяснить и принять русский человек, дай ему только зацепку в виде традиции. Тут такой зацепки не было.
Польская гравюра по дереву с прижизненным портретом Василия Шуйского. 1610 г.
Летописцы, конечно, не преминули отметить небывалость такого поведения: «Он же нача говорити въ соборной церкви, чево искони век в Московском государстве не повелось, что целую де крест на том, что мне ни нат кем ничево не зделати, без собору никакова дурна: отец виноват, и над сыном ничево не сделати; а будет сын виноват, отец тово не ведает, и отцу никакова дурна не зделати». Следует отметить, что бояре пытались его отговорить от крестоцеловальной клятвы, — как мы увидим дальше, они в целом были силой консервативной в своей массе.
Однако спустя четыре года идея ограничить царскую власть уже не казалась одиозной. Призывая на российский трон королевича польского Владислава, бояре позаботились о формулировании условий, на которых поляк вступит на престол.
Уже к 1610 г. формируется убеждение людей о том, что царя можно ограничить во власти и даже свергнуть с трона. Например, Шуйскому писали о том, что не хотят ему служить и бьют челом, «чтоб государь государьство оставил». Видимо, эта эпоха оказалась очень чувствительной к введению новых традиций.
К. А. Фишер. Архангельский собор на реставрации. Вид торцов надгробий царя Василия Ивановича Шуйского и других князей. 1905 г.
Шуйского «убрали» с престола и постригли в монахи. Не подумайте, что такая ситуация стала обыденностью, нет: патриарх Гермоген писал в своем «Воззвании ко всему русскому народу» о том, что свержение Шуйского боярством — отступление от бога, поскольку народ дал клятву на кресте служить этому монарху. Низложение царя стало лакмусовой бумажкой, позволяющей отследить изменения в восприятии власти: представление о богопоставленности власти не смогло больше препятствовать открытому бунту против правителя.