Страница 2 из 17
Запертый холерными карантинами, Пушкин живет в Болдине до декабря. Лишь в начале месяца ему удается прорваться через заставы и приехать в Москву к невесте. «Милый! я в Москве с 5 декабря», - пишет он Плетневу. А московские жандармы оповещают начальство: «…прибыл из города Лукоянова (близ Бол-дина. - Авт.) отставной чиновник 10-го класса Александр Сергеев Пушкин и остановился Тверской части 1-го квартала в гостинице «Англия»…»
Так начался этот пятимесячный период московской жизни Пушкина: 5 декабря 1830 - 15 мая 1831 года - тревожное, нервное и все-таки светлое, переломное время, в которое вместились мрачные мгновения и наивысшее для Пушкина ощущение счастья. Калейдоскоп чувств, размышлений, событий, от самых важных до мелочей, от бракосочетания 18 февраля, от авторского восторга по поводу выхода в свет «Бориса Годунова» до растерянности от сознания того, что вышли все деньги, что сегодня кончилась последняя сотня, - вот что такое эти пять с половиной месяцев. Встречи, знакомства, дружеские пирушки, масленичные катания, визиты, родственные обеды… И вереница людей: литераторы, актеры, журналисты, карточные игроки, светские знакомые, поручители на свадьбе, чиновники Опекунского совета. Благовоспитанные, утомительные и необходимые беседы с «московскими тетками» - так называл Пушкин родню невесты; веселый и язвительный «треп» с князем П. А. Вяземским; вдохновляющие, будоражащие ум исторические и политические споры с М. П. Погодиным; настороженные любезные переговоры с журнальным противником Н. А. Полевым.
Первые недели Пушкин жил в гостинице. Но в феврале 1831 года в его письмах появляется новый адрес: «Пиши мне на Арбат в дом Хитровой». «Mon ad-resse: дом Хитровой на Арбате». «Книги Бе-лизара я получил и благодарен. Прикажи ему переслать мне еще Crabbe, Wordsworth, Southey и Scha-kespeare в дом Хитровой на Арбате».
Пушкин нанял квартиру в арбатском особняке 23 января. Дом принадлежал старинному дворянскому семейству Хитрово. Подробнее об этой семье мы расскажем в последней главе книги. А сейчас заметим только, что в зимние месяцы 1831 года хозяев в Москве не было.
В самом начале февраля, перед свадьбой, поэт перебрался на Арбат. Квартира была приготовлена к приему молодой жены. Пять комнат, в которых жили Пушкины, находились во втором этаже: зал, гостиная, кабинет, спальня, будуар. К сожалению, нам почти ничего не известно об убранстве этих комнат. Сохранились лишь воспоминания Павла Петровича Вяземского, сына Петра Андреевича, о том, как он десятилетним мальчиком принимал участие в свадьбе Пушкина и «по совершении брака в церкви, отправился вместе с Павлом Войновичем Нащокиным на квартиру поэта для встречи новобрачных с образом. В щегольской, уютной гостиной Пушкина, оклеенной диковинными для меня обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками, я нашел на одной из полочек, устроенных по обоим бокам дивана, никогда мною не виданное и не слыханное собрание стихотворений Кирши Данилова. Былины эти, напечатанные в важном формате и переданные на дивном языке, приковали мое внимание на весь вечер».
Вот и все, что мы знаем о квартире Пушкина в Пречистенской части, как писали в своих донесениях о поэте московские жандармы. Но о жизни Пушкина в доме Хитрово, вообще о московской жизни поэта в этот период нам известно довольно много. В некоторые месяцы мы можем очень подробно, почти по дням, проследить: что делал поэт, где он бывал, кто приезжал к нему, что он читал и проч. и проч.
В это время Пушкин почти ничего не пишет. «…Не стихи на уме теперь» - вот его собственное признание. И все-таки даже в эти дни, наполненные заботами об устройстве семьи, дома (и в прямом и в переносном смысле), он не перестает быть литератором, историком, политиком. В его письмах очень скупо, целомудренно - о свадьбе, о невесте, о любви. И много о литературе, о журналах, о своих и чужих стихах. В воспоминаниях и дневниках людей, общавшихся с ним в это время, мы постоянно встречаем отголоски его мыслей, споров, ощущаем круг его интересов, который никак не мог ограничиться мыслями о женитьбе. Даже на «мальчишнике» - холостой пирушке накануне венчания - о чем говорят молодые люди, собравшиеся у Пушкина проводить приятеля в женатую жизнь? «Там Баратынский и Вяземский толкуют о нравственной пользе», - не без иронии записывает в дневнике Погодин.
18 февраля - торжественный день. После венчания молодые едут домой, на Арбат. Там их ожидает ужин, чинный и парадный. А Пушкин - так вспоминают очевидцы - вдруг заводит речь о былинах Кирши Данилова, о «звучном народном русском языке», о собирателе песен Петре Киреевском. Наверное, родня невесты была очень удивлена таким «не свадебным» поворотом разговора.
Чтение друзьям произведений, написанных в Болдине, и доверчивое ожидание их товарищеского суда; нескончаемые споры о «Литературной газете» и «Северной пчеле», о стихах Вяземского, Федора Глинки и молодого Деларю, об итальянской октаве в русском стихосложении, о романах Загоскина и т. д. и т. п. Всем этим буквально пестрят мемуарные и эпистолярные свидетельства этих месяцев.
Пушкина - государственного мыслителя, гражданина - чрезвычайно занимают европейские события: июльская революция во Франции и польское восстание. К этим общественным катаклизмам постоянно возвращается мысль поэта.
В конце 1830 года выходит в свет «Борис Годунов» - любимое пушкинское детище. Произведение, написанное пять лет назад в михайловском уединении, трагедия, от которой поэт ждал серьезнейших перемен для русской сцены, наконец напечатана. Пушкин по-детски счастлив. Он ловит малейшие похвалы «Борису Годунову», дарит книги друзьям, хлопочет о выкупе экземпляров, боится надеяться на успех (заранее предрешает провал) и все-таки надеется.
Трагедия была принята более чем холодно. На гениальное создание обрушивается шквал непонимания, тупости, насмешек, косности. Откровенно враждебны отзывы о «Борисе Годунове» в переписке современников. Ругают дружно все: и враги, и друзья, и читатели, и литераторы. «…Борис Годунов его очень слаб» (Е. А. Энгельгардт). «Добро бы хоть в эти пять лет поправлял его, а то все прежнее и все не то, чего ожидать следовало» (Н. М. Языков). «…Галиматья в шекспировском роде» (В. А. Каратыгин). «…Это отрывки из русской истории, а вовсе не поэтическое произведение, достойное этого имени» (В. С. Печерин). «Возвращаясь к «Борису», желаю спросить: что от него пользы белому свету?… Я его сегодня перечел в третий раз - и уже многое пропускал, а кончил, да подумал: 0 (т. е. нуль)» (П. А. Катенин).
В журнальных статьях интонации более сдержанные. Есть несколько хвалебных рецензий; но они до удивления пусты. Не говоря уже о цветистых комплиментах вечно восторженного князя Шаликова в «Дамском журнале», как, в сущности, поверхностны и великолепные периоды молодого Гоголя в его незаконченной статье о «Борисе Годунове»: «Будто прикованный, уничтожив окружающее, не слыша, не внимая, не помня ничего, пожираю я твои страницы, дивный поэт!… О, как велик сей царственный страдалец! Столько блага, столько пользы, столько счастия миру - и никто не понимал его… Над головой его гремит определение…» - и т. д. Во всех этих восклицаниях звучит как будто какое-то недоумение перед созданием, намного опередившим свой век, принадлежащим будущему.
А какой «букет» ругательных откликов мы находим в периодической печати той поры - от снисходительного похлопывания по плечу в пространной статье радикала Н. А. Полевого до шутовского издевательства в газете «Северный Меркурий»:
«Имея честь поздравить почтеннейшую публику с выходом сего давно ожидаемого творения, считаем обязанностию донести, что мы решаемся читать оное не иначе, как по десяти страниц на день, руководствуясь в сем случае известною пословицею: «хорошего понемногу!…»
Анонимный же автор брошюрки «О Борисе Годунове, сочинении Александра Пушкина. Разговор помещика, проезжающего из Москвы через уездный городок, и вольно практикующего в оном учителя российской словесности» написал бесхитростно, от чистого сердца: «Можно ли было ожидать от Пушкина такой галиматьи?»