Страница 85 из 85
Когда и как ушла Клавка Озолина, Костылев не видел.
Потом появилась бабка Лукерья Федоровна, потопала ступнями на веранде, сбивая с ног водяную морось, заглянула в горницу.
— Ай кто у нас был?
— Нет, — ответил Костылев.
— А чьи, Ванятк, подсолнухи лежат на столе? И духами чьими попахивает?
— Не знаю, — односложно отозвался Костылев. — Иди-к сюда, бабунь.
— Иду. Чего?
— Вот это тебе. — Он приподнял чемоданишко, переставил его поближе к бабке.
Та взяла в руки одну пачку, подержала в ладони, пробуя на вес.
— Чижолая, — донельзя исковеркав слово, добрым голосом проговорила она, а Костылеву показалось, что исковеркала нарочно, и он улыбнулся легко и исчерпывающе. — И все это ты заработал?
— Тут зарплата, премиальные, отпускные, все плюсы и минусы. Так что, бабунь, распоряжайся.
— А ты?
— Я — назад. В Сибирь.
— К-как? — неверяще пробормотала бабка и, враз обессилев, села на кровать. — Как в Сибирь? Ведь увольнение же у тебя...
— Не увольнение, а отпуск, — поправил Костылев.
— Ага. Не окончилось еще увольнение-то.
— Дела, бабунь. Давай собирать отходную.
Бабка заплакала, голос ее был хлипким и беспомощным, а Костылев, сидя рядом, гладил ее натруженную, чуть огорбатевшую спину, шептал разные ласковые слова, обещая обязательно взять ее с собой «во Сибирь», как только ему дадут жилье. А летом они вместе будут приезжать в Ново-Иерусалим, и вообще — будут жить счастливо и долго, бабка ему очень и очень нужна, как всякая родная душа, и пусть она готовится к делу, что не за горами, — к тетешканью внука.
Почувствовав усталость, Костылев замолчал и долго еще сидел, немой и неподвижный.
...Уехал он из Ново-Иерусалима не сразу: ведь в эту пору еще нечего было делать на трассе, в эту пору на сухих песчаных гривах, на отметинах будущей нитки работают только кладовщики да матросы с барж-плоскодонок, что каждый день привозят новые грузы.