Страница 52 из 82
Взвинченный вынужденным бездействием, Стамен испытывал почти неприязнь к товарищу. Его раздражало в нем все, даже черные кудрявые, будто завитые в парикмахерской, волосы. А росточек-то! Такие коротышки всегда злы… Постой-ка, чего это ты придираешься к парню? Ведь в бою он вел себя смело, и умен, и с товарищами умеет дружить… Только уж больно горяч, как необъезженный конь…
— Послушай, Вихрь, не смей стрелять! Обнаружат… — еле слышно прошептал Стамен.
Вихрь глянул на него оторопело, но тут же сообразил, о чем это он.
— Стрелять?! Да я что — не в своем уме?
И вдруг ему почудилось, что над косулей с детенышем нависла смертельная опасность. Вот оно что: «Обнаружат…» А то, значит, мог бы убить? Так ведь он на самом деле может ее убить, как это ему раньше не пришло в голову! Охотники — народ безжалостный. Да и весь внешний вид Стамена говорил не в его пользу: продолговатое лицо с выступающими скулами, нос с горбинкой, тонкие губы нередко складываются в грубую презрительную ухмылку. Шрам на левой щеке проступает и сквозь загар, особенно когда лицо Стамена краснеет от гнева.
Но как ни старался Вихрь обнаружить в лице товарища отрицательные черты, Стамен был симпатичен. Вихрь втайне завидовал его спокойной уверенности и силе.
Слова Стамена напомнили ему о еде. Вихрь никогда не ел оленины, но теперь ему вдруг примерещился дымящийся шашлык на вертеле, казалось, он вдыхал его дразнящий запах. Голод мучил нестерпимо. Вихрь чувствовал, что уже не может ручаться ни за Стамена, ни за себя.
— По правде сказать, зачем нам столько мяса? Нас всего двое, ну сколько мы съедим? Остальное протухнет.
— Твоя правда, — согласился Стамен, а про себя подумал: «Смотри-ка, ему жаль мяса, а не живую душу!»
Взаимные подозрения так и не рассеялись. Стамен стеснялся рассказать молодому парню о своей тоске по дому, по жене с ребенком, он был уверен, что Вихрь его не поймет. Вихрь же тайком писал стихи и боялся показаться сентиментальным. Оба были не в силах выразить в словах то главное, что мешало им поднять руку на косулю. В душах обоих жило глубокое отвращение к кровожадности врага. Им тоже приходилось убивать, но ведь то были не люди, а выродки, — теперь же им хотелось покоя, а голод терзал желудки, лишая последних сил, их охватывала апатия и злость, каждый чувствовал, что начинает терять веру в себя, и все неусыпнее следил за товарищем…
Вдруг Стамен встрепенулся и вперил взгляд в просвет между стволами буков. Затем он, бесшумно распластавшись, уперся носками сапог и локтями в землю, осторожно приподнял винтовку и прицелился. Он прикипел к ней, готовясь выстрелить без промаха. Вихрю показалось, что Стамен целится куда-то в сторону, но поскольку он боялся этого выстрела, то в голове мелькнула мысль, что он взял на мушку косулю. Вихрю хотелось закричать, чтобы вспугнуть животное или заставить Стамена опомниться, но он не крикнул, а прохрипел: «Не смей, не смей!», и в словах его слышались мольба и угроза.
Стамен, не поворачивая головы, нетерпеливо повел локтем.
— Тсс!.. Тихо!
Вот ведь болван! Неужели ничего не видит?..
Стамен краешком глаза следил за косулей. Нет, она их не чует — ветер-то дует от нее. Не спастись ей… А стрелять нельзя, не может быть, чтобы тех было только двое. Смотри-ка, вон тот… Нет, мерзавцы, мы имели на нее право, а вы — нет! Что, надоело стрелять по людям?!
Вихрь пополз к Стамену, чтобы вырвать у него винтовку, но грохнул выстрел, за ним — второй… Где-то в долине гулко откликнулось эхо.
Косуля вздрогнула, подняла голову и, издав какой-то странный звук, понеслась по склону мощными, длинными прыжками. Олененок старался не отставать от матери.
Вихрь никогда не видел такого красивого бега. Он радостно крикнул:
— Ушла, ушла!..
А Стамен уже бежал, стреляя на бегу и ругаясь:
— Стреляй, раззява!…
Тут только Вихрь увидел, что вниз по склону бежит, словно катится, человек в форме карателя. Вихрь выстрелил, но тот уже скрылся в зарослях. На склоне валялся брошенный им вещевой мешок.
Стамен рассмеялся:
— Ишь, пожаловали с провиантом.
Ему было и радостно, и досадно.
Убитый лежал ничком под деревьями у самого края поляны.
— Он в нее, мерзавец, целился… И подстрелил бы…
Стамен поднял автомат убитого.
— Ну а теперь — сматываемся. Это, видно, сторожевой пост, того и гляди нагрянут остальные…
Вихрь шел за ним молча. Он чувствовал себя виноватым. После каждого такого потрясения ему нужно было выговориться. Но сейчас он молчал. Ему было трудно выразить словами все то, что творилось у него в душе.
Перевод А. Кошелева.
НИКОЛАЙ ХАЙТОВ
СОБАКИ
Давно я не встречал собаки с таким хвостом, весело закрученным кренделем. Пес трусил по улице, высоко подняв голову, бежал легко и весело, время от времени поднимал заднюю лапу у забора и следовал дальше.
Чуть подальше у ворот сидела другая собака — грязная, рыжая, уши висят, а хвоста вообще нет. Заметив собаку с лихо задранным хвостом, она шмыгнула во двор и вскоре вернулась обратно, а рядом с ней бежал мрачный большеголовый пес с вытертой ошейником шерстью на шее.
Обе собаки вышли на середину улицы, где должен был пробежать пес с хвостом кренделем, и когда он приблизился, неожиданно набросились на него. Столкновение было таким, что все трое подпрыгнули и, на секунду застыв в воздухе, упали на землю и бешено закружились клубком. Несколько раз перевернувшись, клубок распался. Первым отлетел в сторону куцый пес, за ним последовал угрюмый пес с прокушенным ухом. Рыча и скаля зубы, оба отошли на почтительное расстояние, — должно быть, им влетело как следует.
Веселый пес потянулся, отряхнулся и собрался бежать дальше своей дорогой. И тут из соседних ворот выскочил еще один противник: старый пес с налитыми кровью глазами, должно быть, услыхавший шум драки. Он с такой яростью набросился на пробегавшую по улице собаку, что оба покатились по земле. Пес с задранным хвостом тут же вскочил и стрелой бросился на противника. Он налетел на него с разбега, от такого решительного нокаута тот покачнулся и, наверное, ему бы здорово досталось, но тут первые два пса снова ринулись в атаку. Все смешалось, посреди улицы носился собачий вихрь, пыль поднялась столбом — ничего не разобрать. Слышалось только щелканье зубов, рык и хрипенье. Но вот наконец пыль улеглась. Посреди улицы, с трех сторон окруженный противниками, стоял потерпевший поражение веселый пес с поджатым хвостом. Враги оставили его в покое. Они не только больше не трогали его, но даже расступились, и пес побежал дальше — унылый, взлохмаченный, хвост, который был кренделем задран кверху, уныло болтался между ног.
Перевод Т. Митевой.
КУ-КУ, КУ-КУ, КУКУШКА
Много вестников у весны, но кукушка не знает себе равных, хотя поет она не так звучно, как соловей, и не так трепетно, как жаворонок. Она просто кукует, песня ее незатейлива и монотонна, но в ней столько нежности и душевного порыва, что, пожалуй, ничье другое пенье не передает так ясно и так сильно ощущение весны.
Услышишь ее «ку-ку» — и так и запахнет фиалкой, чемерицей и первоцветом. Как только прозвучит в лесу ее призыв, еще сонные деревья раскрывают почки и выпускают гладкие зеленые листочки. Послушные ее зову побеги тянутся к небу, и вся земля колышется в буйном хороводе весны.
В кукушечьей песне есть что-то волшебное. Об этом говорит и народная примета: «С чем тебя кукушка закукует, с тем и останешься целый год». Если у тебя полный карман — весь год будет полон, если ты влюблен — будет везти в любви, если кукушкин зов застанет тебя в пути — путешествовать тебе целый год. «Чтоб тебе кукушки не услышать!» — одно из самых страшных проклятий. А есть и такое поверье: если тяжело больной человек услышит голос кукушки, он обязательно доживет до конца года. И потому в старое время весной старались выносить человека, который дышит на ладан, во двор, чтобы до него долетел ее спасительный зов.