Страница 13 из 16
Вечер. Проклятый день рождения подходит к концу. В землянке нашей, хоть и тесно, зато тепло и сухо. Поужинали остатками похлёбки с лепёшками. Не настоящий хлеб, желудёвые, а всё равно вкуснота. Марга спит. Как на печку забралась, так и храпит там вверху. Малышня, все одиннадцать душ, тоже по шкурам сопят на поддоне. Чуть меня не добили своими расспросами, любопытные злыдни. Всё-то им до самой последней мелочи расскажи: про болото, про муфра огромного, про удачу, что удрать помогла.
Но ничего, вру я складно — и не то навыдумывать могу влёт. Вон и свой же порез на руке за удар когтем выдал. Поверили. Малышня, но не Марга. Старая только хихикнула, подмигнула мне и мазь наложила. Зашивать эту рану не надо — неглубоко себя резал. Вот сидим вдвоём с Веей у печки — нет-нет сучья подкидываем, болтаем помалу. Утомился сегодня в конец, а спать почему-то не тянет. Слишком много волнений. Родной сестры рядом нет, так хоть названая успокоит.
— Ох и загонял ты себя, Китя.
Моя голова на коленях у Веи. Руки девушки нежно теребят мне волосы.
— Но жив. Живой главное, — добавляет она с ещё большей теплотой в голосе.
С Веей мы все пять лет, что я здесь, душа в душу живём. Это больше, чем дружба. Так и тянет про нору рассказать, но я крепкий. Не хочу на неё беду навлекать. Чужие секреты в себе носить — ничего в том хорошего нет.
— Нечего сказать. Запомнится мне этот день.
— Конечно запомнится, — улыбается Вея. — День рождения ведь.
Рот щербатый у названой сестрёнки, двух зубов не хватает с левого края, а всё равно красавица она у меня. И мордашкой мила и фигурой, что уже округляться стала. Старшие парни поглядывать начали, но Вея скромна — прежде свадьбы никому себя тронуть не даст. И даже лобызаться, обниматься не станет. Не то, что некоторые вертихвостки, какие по вечерам в тени под частоколом с дружками прыщавыми жмутся.
— Тоже мне праздник. Одним годом до старости меньше.
— Ой, сказал тоже, — тихо смеётся Вея. — До старости тебе ещё столько, что ждать устанешь. Да и, зная тебя, отодвинешь ты ту старость, не раз и не два. Небось, не в Предземье встречать её будешь.
— На Вершине, ага.
Тут уже мы прыскаем вместе.
— Тихо. Малых перебудим, — шепчет Вея.
В её зелёных глазах пляшут смешинки. Это я не вижу, а знаю. В темноте же сидим.
— Двенадцать годов... Совсем взрослый ты, Китя, стал. Скоро меня догонишь.
Сказала тоже. Время вспять не заставишь идти — нет такой в мире магии. Почти на два года она меня старше. Вее скоро четырнадцать стукнет. Слишком велика у нас разница. Разве что, взрослыми уравняемся, но то ещё дожить надо. Эх и люблю же её... Сильнее только другую сестру свою, Тишку родимочку.
Поймал руку Веи своей, сжал легко. Вот вырасту, батраком отпашу, свободу себе добуду и в вольные охотники подамся. Заработаю деньги хорошие и оплачу Вее лекаря, который ей новые зубы выправит. И жизни годов подкину, когда добыть те сумею.
На миг представил себе далёкое будущее, где мы с Веей взрослые. Но не такие взрослые, где до старости всего ничего, а такие, что уже в силу вошли и только по-настоящему жить начинают, годов так по двадцать пять, тридцать. Представил, а сам руку Веи держу…
И вдруг — раз! В голове словно свечку зажгли, и свет от той свечки выхватил из темноты прежде невиданное. Не веря глазам, я уставился на размытый силуэт Веи. Это что у неё над макушкой за числа горят? Тринадцать и тридцать семь… Так это же года её! Прожитые и до старости оставшиеся. Ёженьки… Так это я теперь видящий, что ли? Нашёлся дар Бездны.
Забыв, что у меня всё болит, я резко вскочил, напугав охнувшую Вею. Левую ногу на запор печной крышки, правое колено на верхнюю лежанку, где Марга храпит — и хвать старуху за пятку.
Пятьдесят и через небольшой промежуток ноль. Чётко над головой Марги тем же зеленоватым светом зажглись известные числа. И следом уже красным светом шестёрка — это срок её старости. Тут уже без ошибок — я видящий. Теперь, походу, у всякого годы могу прочитать, стоит только дотронуться. Дар Бездны…
Я осторожно спустился обратно.
— Чего это ты? Испугал меня.
— Да примерещилось, что храпеть перестала. Сам испугался.
— Ой, глупости. Марга наша ещё не один год проходит. Всего шесть, как стара.
Это я знаю не хуже Веи. Когда в эту деревню попал, Марга только-только стареть начала. Увядания средний срок — десять лет. Если хворь на утянет какая или зверь, человек не убьёт, ходить нашей кормилице под небом Предземья ещё года три, а то и все четыре — она бабка крепкая.
Но чего же я так Бездне не люб? Дар достался — дрянь полная. То ли дело те видящие, что троерост узнают. Этим всюду работа найдётся. Хорошая работа — ни риска тебе, ни труда каждодневного тяжкого. Знай себе, посёлки, хутора объезжай или в граде у врат стой, приезжих записывай. А кому чужой возраст нужен?
Сколько бы у человека отмера накоплено не было, забрать его, хоть у живого, хоть у мёртвого невозможно. Года свои — это только твои года. Пусть и не принято про свой, чужой возраст болтать, и спрашивать у человека о том напрямую невежливо, а тайны, такой, чтобы выгоду кто-то извлечь мог из этого знания, нет в количестве чужих лет никакой. Годы — это не доли триады, которые тоже, не отобрать, не купить, но которые о человеке всё самое важное скажут. Опасен, полезен ли?
Да, бестолковый дар, хоть и редкий. Не слышал прежде про таких видящих даже. Уж лучше бы Бездна подкинула мне год-другой. За пройденное испытание получить кусок лишней жизни — обычное дело. Оно-то всего в двух местах и даётся — либо Бездна подкинет, либо с убитого зверя возьмёшь. Если в норы народ лезет в первую очередь за чудесной способностью, то на охоту, на настоящую охоту, а не такую, как я хожу за тритонами ради их склизкого мяса, которое только через силу и жрать, идут за годами.
Ну и за долями троероста конечно. Хотя, жизнь свою продлить всё же более ценно. Будет жизнь, будет время на рост. Из Предземья на Землю уплыть всякий хочет. Это здесь у нас старость на пятьдесят первом году начинается, а на Земле этот срок вдвое больше. Детям тамошним везёт с первого дня — у них сто годов есть по праву рождения. Старость только на сто первом придёт, и откладывать её ещё целый век можно будет. У нас снова же дели пополам. Пятьдесят — твои сразу, ещё столько же можешь прибавить. Потом всё — увядание, смерть.