Страница 6 из 62
Ручки-крутилки на дверце сейфа напоминали те, что я видел однажды в командировке, на дальней станции, у ячеек камеры хранения. Проворачивались они туго, с отчетливыми щелчками, а в окошках менялись буквы и цифры. «В1410».
Дверца клацнула, поддаваясь. Ага… Тощая стопочка пятирублевок… И пакет!
— Вам письмо… — пробормотал я, надрывая плотную коричневую бумагу. Имею право, на конверте размашисто выведено: «Игнату Вагину».
На стол выпало письмо и фотки. Одна, которая побольше, изображала коллектив редакции газеты «Знамя труда». Толстячок с лысой круглой головой подписан сухо и кратко: «Главред Иван Трофимыч Коняхин. Отходчивый». Худенькая девушка с кукольным личиком и нелепым шиньоном: «Зиночка Ергина, ответсек. Глупая, но добрая». Ага… И водитель давешний, вот он — «Алик Стружков. Левачит, но надежен». Ну, пусть себе левачит. Главное, что надежный… А, кстати!
Я вернулся в прихожую, и порылся в планшете. Пухлый блокнот сам раскрылся на нужной странице.
Я взял со стола треугольный флакон одеколона «Бахчисарайский фонтан». Вон оно, чем воняло…
Меня потихоньку накрывала тоска по Маринке, и я не сопротивлялся. Хоть повздыхаю, коли не получается обнять…
Зря я не верил, что влюбиться — это не для меня. Ага… Природа не спрашивала, и не выкликала желающих. Вколола в миокард ту самую стрелу, насадила, как мотылька, и трепыхай крылышками, смертный…
А я счастлив! Даже сейчас, разлученный со своей половинкой непроходимым полувеком времени.
Не верю просто, что здесь и сейчас я навсегда! Так не должно быть, ибо слишком жестоко.
Раздумывая о тайнах «попаданства», я незаметно вышел к кухне — голодная утроба привела. В урчащем холодильнике обнаружилась холодная картошка в мундирчиках, и жирная селедина, порезанная на куски, усыпанная колечками лука и сбрызнутая «постным» маслом.
— Ух, ты… — порадовалось мое нутро. А хлеб?
Полбулки обнаружилось в белой эмалированной хлебнице. Что-то типа «Подольского». Вроде, и не свежий, а пахнет то как!
С удовольствием пообедав — амурные страдания вовсе не лишили меня аппетита — я заварил себе чаю. «Грузинского», II сорта. С подозрением заглянул в фольгированную пачку — опилок нет. Может, не разбаловались еще кавказские чаеводы, не гонят сверх плана три верхних листочка вместе с тремя сучьями?
Да нет, нормально… И пахнет. Электрочайника, правда, я не нашел, но кипятильник, сунутый в трехлитровую банку, подсказал принятый здесь метод. Сойдет. Даже пачка печенья нашлась — настоящего, без этой чертовой «пальмы».
Хрумкая печенюшки, я задумался. В лидеры никогда не рвался, но так уж вышло, что в нашей паре с Марленом роль ведущего выпала мне. И, получается, что всякий раз, когда происходит эта загадочная темпоральная рокировка… Сто-оп…
Невнятное наблюдение задело краем мысль, отложив любопытную особенность — всегда перед тем, как ухнуть в прошлое, меня одолевала сильная эмоциональная встряска.
Ярость — тогда, в потасовке. Отчаяннейшая, свербящая досада при встрече с Мариной. Страсть, когда вместо нее занимался любовью с Аленой. Наконец, сегодняшние боль и злость.
Хм… Корреляция как бы намекает на общую причину «забросов во времени»… Хотя тут наклевывается куда более захватывающий вывод — я же могу, в принципе, управлять этими самыми забросами! Не подчиняться тупо некоей силе, возможно, что разумной, не ожидать смиренно, когда меня забросит, а сдерживать эмоции или, наоборот, «подрывать» в себе чувства.
«Ага… Выбежать на улицу, спустив штаны, и от стыда угодить в шестьдесят седьмой. И подставить Марлена! Да ну, глупости…»
Но соображение весьма интересное. Надо бы обдумать — и проверить на опыте. Только без членовредительства…
Мои губы скривились. Все это, конечно, замечательно, но лишь при одном условии — если я попал сюда не навсегда.
«Ну, и что?»
Я с изумлением ощутил, как во мне, мямле и тюфяке, раскручивается жесткая решимость.
«Да хоть на всю жизнь, что с того? Чем здесь плохо? Не будет Марины? А ты уверен, что ваша любовь — надолго? Пусть даже взаимная!»
Да и что было между нами? Пара бурных ночей? И что? Признайся хоть себе, что Алена сексуальней! Цинично, да? Зато, вон как разозлился! Еще чуть-чуть, и умчит тебя в «прекрасное далёко»… А не умчит, и не надо. Обойдусь.
Буду поднимать целину «совковой» журналистики! Выведу Марлена в тутошние мэтры. Глядишь, и в спичрайтеры к Брежневу выйду… Чахнуть и киснуть точно не стану!
С улицы раздался гудок, и я подхватился. «Козлик» подан, товарищ Вагин. Вперед, славить людей труда!
Собравшись, я быстренько замкнул дверь и ссыпался по лестнице.
«Целинник нашелся…» — ударяла ехидца в голову.
Три дня в будущем закалили Марлена. Я уже не стискивал зубы при виде двуглавых орлов или выслушивая тупой глум о «совке». Глядел недобро и насмешливо, да терпел.
По всей видимости, Игнат разделял его чувства. Осокин понял это, не только ознакомившись с блогом, но и читая вечерами книжки. У Вагина на полке в рядок стояла «старая» советская фантастика — и новые романы «про попаданцев». В РФ они пользовались такой же популярностью, как в СССР сочинения «про шпионов».
Значит, не все предали идеалы Октября!
"Гость из прошлого" усмехнулся. Тогда, в год 50-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, ему удавалось избегать «революционного» пафоса, не выставляя напоказ свое отношение к советскому образу жизни. Он мог критиковать Ленина, пенять Сталину, но стоило только какой-нибудь мелочи пузатой, вроде бесталанных Синявского с Даниэлем, потявкать на его страну, как у Марлена сразу же сжимались кулаки.
Это ему можно ворчать насчет дефицита или прочих неустройств, потому что он любит свою родину и желает ей блага! А всякая нечисть антисоветская пусть засунет гугнивую пасть себе в задницу!
И вот занесло его сюда, на «постсоветское пространство», где правят бал капиталисты, помещики и попы. Теперь он будет говорить вслух, со зла или назло, неважно. Как Маяковский: «Нате!»
…Оставив Белорусский вокзал за спиной, Марлен нырнул под мост и выбрался на Ленинградский проспект. Название есть, главное, и даже Ленинградская область осталась, а сам Ленинград переименовали. Уроды.