Страница 8 из 311
Под кроватью чемодан с барахлом. Посмотрим, что тут припасено. Нет, определенно Андрюша — богатый жених. И щеголь. Кроме той пары джинсов, что на нем, в чемодане лежат еще «Ливайсы». Футболки несоветские — аж четыре штуки. Рубах разных кабы не пять, одна джинсовая. Свернутый черный кожаный пиджак. Он что, подпольный миллионер? Что парень с таким гардеробом делает в общаге? Если у него или родителей есть деньги на все эти, по советским меркам, несметные богатства, почему он не снимает квартиру?
А вот еще одна вещь, судя по всему, самая дорогая. Потому что спрятана за подкладкой чемодана. Записная книжка. Лежит вместе с конвертом, в котором три сиреневых двадцатипятирублевки соседствуют с двумя полтинниками. Неплохая сумма, даже для Москвы. Поглубже нашлась сберкнижка. Дайте я сяду, что-то ноги меня не держат. Тысяча сто рублей. Расхода почти нет, два раза по сто пятьдесят, а приходы странные, то полтинник, то двести. Скопил за два года.
А записная книжка — тут вообще черт ногу сломит. Сотни телефонов, от просто Коль и Свет до Виктора Анисимовича из МГИМО и Вадима Феликсовича из Минторга. С такими знакомствами, конечно, можно только дивиться скромности парня, у которого всего две пары джинсов. Но кто кем Панову приходился, я не знаю. Загадочка, конечно.
А на нескольких последних страницах — похоже, список долгов. Только толку мне с него чуть. Запись «Ф 35 23 м» ни о чем не говорит. Большинство строчек, кстати, зачеркнуто. Осталось две… три… семь. Если считать число после буквы суммой долга, то Андрей ждал двести шестьдесят два рубля. Больше всех — от какого-то К, этот умудрился залететь с трех раз аж на сто тридцать карбованцев.
В замке зашевелился ключ и я быстро спрятал бумаги куда-то вглубь залежей одежды. Нечего светить перед посторонними.
Ожидаемо это оказался Давид. Примчался с занятий. Хозяйственный, картошку принес и подсолнечное масло. Плюс хлеба половинку.
— О, выпустили тебя? — он поставил авоську на пол и обнял меня. — С возвращением. А что это они так раздобрились?
— Да поговорил с лечащим врачом, он вошел в положение. Надо ему чего-нибудь отвезти в благодарность.
— А я тупая башка, не догадался, — огорчение явно не притворное. — Надо было вчера ему хоть коньяку пузырёк подогнать.
— Это ерунда всё, — я проверил, хорошо ли закрыта дверь. А полы в блоке скрипучие, незаметно не подойдешь. — Давай я тебя еще немного поспрашиваю. Скажи ка мне, с какого перепугу мы тут изображаем благородную нищету? Почему мы в общаге пользуемся общественным унитазом и готовим жратву на зачуханой кухне вместо того, чтобы цивильно жить на квартире?
Это на меня произвело впечатление сумма в сберкнижке.
— Блин, а я думал, у тебя проходить эта хрень будет… — огорчился Давид. — Ты тут — птица залетная. Вернее, числишься ты здесь, а живешь обычно на квартире. А сейчас ты как раз собирался искать новое жилье. А я — в общаге, мне среди людей веселее.
Я почесал в затылке. Еще и квартиру искать…
— Ладно, в субботу поеду на разведку. А ты картошку жарить собрался, что ли? Пойдем пообедаем куда-нибудь. Отпразднуем. Только вот где Банный переулок, я помню, а где тут пожрать вкусно — нет. Так что веди.
— Мне бухать нельзя, на завтра задали много, — начал отказываться Ашхацава.
— Заболел, что ли? Просто пообедать. Супчик, мяса кусок, салатик. Запить соком или минералкой можно. Бросай свой чемодан.
— Да, что-то на тебя там сильно повлияло, — удивленно посмотрел на меня Давид. — Раньше ты в ресторан без этого дела не ходил. Но давай завтра, сегодня никак просто.
— Пойду тогда в институт схожу, я в деканат справку сдам и посмотрю на расписание.
— Удачи. До Трубецкой дорогу помнишь?
— Помню, — почему-то буркнул я и пошел.
Настроение слегка упало. Просто не надо так много думать, как встраиваться в эту жизнь и что случилось с настоящим Пановым. Слона надо есть по кусочку. Вот и буду. Сначала в деканат, завтра — на занятия, потом — на работу. Не спеша. Тогда можно постараться не сойти с ума. Я свою прошлую жизнь просто так не могу забыть. У меня там семья была, работа, интересы, круг общения. И покой мне больше нравился чем это круглосуточное реалити-шоу. Хоть и в молодом теле.
В деканате я сдал справку секретарю и собрался уходить. Покрасневшая девушка кокетливо поправила воротник блузки, быстро проверила.
Надо же! Помню, у нас учился один рекордсмен по продолжительности студенческой жизни. Шестнадцать лет вроде институт заканчивал. Академки, повторные курсы, весь набор. Ну и поднаторел парень в обмане деканата капитально. За все пропуски справки сдавал. Ловили его на махинациях много раз — он и в общежитии дежурил, хотя жил дома, и кровь сдавал в Ярославле. Но вот однажды он сдал справочку, что лежал в больнице дней десять. А при проверке выяснилось, что документ из гинекологии. Он ее у своего приятеля украл, который там работал. В деканате сразу на числа и печать посмотрели, а диагноз пропустили.
Я уже выходил из приемной, когда секретарша позвала:
— Панов? Вот хорошо, что я вспомнила. Тебе к декану зайти надо.
— А он у себя? — кивнул я на дверь.
— Минут через десять будет.
— Шоколадку? — я оперся о стол.
— Давай! — девушка мило покраснела.
— А нету!
Сел на стул тут же, открыл дипломат. С пустыми руками к начальству не ходят. Хоть пустой листик носить с собой надо, тогда сотрудник кажется занятым. Вот и я побросал сюда документы и блокнот. Интересно, чем я думал, когда брал зачетку? Она мне до зимней сессии не нужна будет. Ну-с, студент, порази знаниями. Ну, первый курс молодчик, со всем рвением. И анатомия, и органика, и даже физика с медстатистикой — всё пять. Повышенную стипендию, значит, получал, целый полтинник. И гистология, на которой все спотыкаются, тоже отлично. А вот итоговая анатомия уже четыре. И понеслось. Всё я не смотрел, только выборочно, этапы большого пути. Самые суровые экзамены. Пропедевтика — четыре. Нормальная физиология — пять. Английский — пять. Биохимия — четыре. Фарма — четыре. Патанатомия — четыре. А вот и первая тройка, по патфизо. И по уху тоже. Ну, и все ленинские науки — на четыре.
Как там в том анекдоте? Чукча приехал домой из Москвы и говорит:
— Чукча в Москве был, чукча умным стал, все знает. Оказывается, Карл, Маркс, Фридрих, Энгельс — не четыре человека, а два, а Слава КПСС — вообще не человек.
— Здравствуйте, — услышал я голос у входа в приемную. Поднял голову, увидел входящего, тут же вскочил. Это же декан лечфака, Бажанов. Помню, как же, суровый дядька. Хотя есть и у него слабинка небольшая. Ходили легенды.
— Здравствуйте, Николай Николаевич, — сказал я. Спокойно и без прогиба, этого он не любит.
— Ко мне? — спросил он, уже открыв свою дверь.
— Это Панов, Николай Николаевич, — напомнила секретарша.
— Через минуту зайдете, — бросил он мне. — Виктория, если с кафедры будут звонить, скажите, я к пяти постараюсь освободиться.
Я открыл дипломат. Что-то там мелькнуло такое, когда я рылся там. Ага, вот она, упаковка жвачки. Риглис, мятные. Я с этой заразой завязал, когда пришлось заменить половину зубов на фарфор, всё боялся, что мосты отклеятся. И здесь начинать не буду.
— Это вам, Вика, — выдал я секретарше дефицитный презент.
— Спасибо, — ответила она, удивившись. Только что хамовато пошутил с шоколадкой, и вдруг такой подарок. Но взяла, быстро сбросив пачечку в приоткрывшийся на мгновение ящик стола.