Страница 288 из 311
— Не могу знать, товарищ капитан. С момента призыва ни с одним журналистом не общался. В письмах сведений о местоположении не разглашал. У кого хотите спросите. Вот у нашего особиста Карамышева хотя бы.
— Хорошо, так и запишем, — отмахнулся особист. Похоже, его слабо вдохновляла эта фигня.
— А что случилось хоть, можно узнать? — спросил я, когда чекист закончил записывать. — И как к вам обращаться, если не секрет?
— А я не представился? Вот дурья башка, совсем закрутился, — капитан довольно естественно хлопнул себя ладонью по лбу. — Каверзнев Андрей Никитович. Шутить по поводу соответствия фамилии и места службы не советую. Надоело уже. Про журналистов могу поделиться. Начиная с позавчерашнего дня «Голос Америки», «Немецкая волна» и Би-би-си одновременно начали сообщать в новостных выпусках, что молодого советского ученого, лауреата международной премии Андрея Панова злые силы загребли в армию, отчего наука потерпела невосполнимую утрату. А потерпит еще большую, как только его убьют, цитирую “бойцы афганского сопротивления”, ибо бросили в самое пекло. Как-то так приблизительно.
— Так ведь бросили! — завелся я. — Или вам про рейд не рассказывали? А про сбитый вертолет вы в курсе?
— В курсе, — отмахнулся Каверзнев. — Это обычная жизнь советского солдата. Который что?
— Что?
— Обязан! — особист назидательно поднял палец. — Стойко переносить тяготы и лишения службы! Между прочим, в уставе записано.
О как шпарит… Прям как по писаному.
— А можно, я вернусь в свою палату дальше переносить тяготы и лишения? Между прочим, можете заверить вышестоящие начальство, — я поднял глаза к потолку. — Тиф — это охрененные тяготы. Никому не порекомендую.
— Нет, нельзя. Мне нужно отчитаться по зарубежным публикациями и отработать твои контакты тут. Давай колись. Быстрее расскажешь, через кого вышел на репортеров — быстрее вернешься в палату. Ведь можно и другое место пребывания организовать! Про тюремные больницы слышал?
Вот уже и угрозы пошли. Но я почему-то не испугался.
— Даже не знаю, что и предположить… — я якобы в задумчивости начал тереть лоб, пытаясь не заржать вслух. Вот так Дава, вот так сукин сын! Я бы до такого не додумался. — Кстати, источник новости может быть и не у нас.
— В смысле? — встрепенулся особист.
— Ну вы же сами сказали — ученый, лауреат. Тема исследований открытая, одобрена Четвертым управлением Минздрава. Поэтому круг общения включает в себя не только отечественных ученых. Кто-то мог просто позвонить мне, невеста ответила, допустим, что буду не скоро, призван на службу. Вот коллеги из-за границы могли и проявить беспокойство.
— Вы запишите, пожалуйста, всех, кому известен ваш адрес, — особист пододвинул мне листик.
— Так тут и писать нечего. Невеста, мать, товарищ мой, работает в ЦКБ. Чазов Евгений Иванович тоже знает. Писать? — спросил я.
— Не надо. Вот эти три фамилии хватит, с указанием, кто и как. А как вы вообще у нас оказались? Добровольцем пошли?
— Хорошая шутка, — буркнул я, записывая орловский адрес. — Вызвали, сказали — сутки на сборы, согласно статьи приказа об интернатуре. Правда, потом представитель военной прокуратуры сказал, что он уже не действует. Так что неизвестно даже, что я здесь делаю.
— Ну давайте вашу статью, диктуйте, — вдруг насторожился капитан. — Проверим законность вашего призыва.
А это как понимать? То пугал и грозил, и вдруг внезапно “добрый следователь”.
— Пункт три приложения номер один приказа Министра здравоохранения СССР и Министра высшего и среднего специального образования СССР от двадцать седьмого марта 1967 года за номером двести сорок дробь сто восемьдесят семь, — отбарабанил я ненавистные слова.
— …восемьдесят семь, — повторил Каверзнев, записывая всю эту белиберду.
— Могу идти?
— Идите.
Ну я и потопал к себе. Попутно обдумывая всю эту бодягу. На верхах явно идет какая-то борьба “за Панова”. То особист был злой, отрабатывал заказ из Москвы. То вдруг подобрел, типа сочувствует моему незаконному призыву. Может он мою историю “продаст” еще кому-нибудь высокопоставленному? Или, например, Андропов меня все-таки узнал в окне и отдал команду разобраться по совести? А тут одновременно поступил сигнал про зарубежные публикации. Вот и у особиста сломался мозг.
В палате в кои веки убрали карты — забивали обычного советского козла. То и дело слышалось “пара”, “дубль”, “рыба”… Меня тоже позвали играть, но я отказался. Лег на кровать, накрылся с головой. Мне надо было подумать.
Может подать официальную жалобу? Чтобы не замотали вопрос. Будет какая-никакая бумага, ответ минобороны. Этот ответ можно дальше обжаловать. Я слышал, что советские зэки практикуют такой метод в тюрьмах. Устраивают вал жалоб — благо есть на что жаловаться и дальше ломают многочисленными документами неповоротливую чиновничью машину.
— Пан, расскажи еще про медиков, — попросил Лапкин. — Достало это домино уже.
Благодарным военным можно было впаривать байки с любой длиной бороды.
— Короче, один дружок пошел работать медбратом в больничку для ветеранов. Студент, по ночам дежурил. Вот приходит он на смену, а там в назначениях клизма очистительная. В рамках подготовки к обследованиям. Вот он зовет клиента в клизменную, говорит, мол, ложитесь на бочок. А дед мычит только что-то. Подумал товарищ, что у того последствия инсульта, у пожилых обычное дело. Ввел он наконечник, начал воду подавать, как положено, холодную и с мыльцем. И вдруг у мужика начинает изо рта струйка воды фигачить. Приятель испугался, на задницу сел. А ветеран только ржет, оказалось, что он в рот воды набрал.
Дружный гогот прервал очередной гонец. Что-то они сегодня зачастили.
— Панов! Где лейтенант Панов?!
К нам забежал какой-то запыханный сержант с ошалевшими глазами. Одетый в парадку, выглаженный и красивый.
— Ну я Панов.
— Идите скорее к главрачу! Там генерал Гуськов приехал. Награждать вас будут!