Страница 3 из 5
Что-то я всё-таки купил, на первое время, пока не узнаю её ближе, во что она любит быть одета. Это потом уже мы вместе листали журналы с выкройками, и я показывал ей модели и уже знал точно, что ей нравится больше, что меньше, а что и вовсе не нравится.
Я подсчитал, что выгоднее купить машинку и шить самому. Так я превратился в портного, а теперь уже и в модельера.
Первой вещью, которую я сшил для неё, была длинная юбка из тёмно-зелёного шифона. Получилась она у меня здорово, но промучился я с ней почти неделю. Потом дело пошло быстрее.
Конечно, пришлось объяснять, куда делись деньги, ведь, занимая их, я говорил, что собираюсь купить новую машину. Теперь мне пришлось объяснить, что машину я разбил по дороге, такая вот невезуха, и хорошо ещё, что не успел продать свой "фольксваген", и что отделался так легко – подумаешь, пара ушибов, которые даже не видны под одеждой. Так что ни машины, ни денег теперь у меня нет, но я особо не огорчаюсь, дело житейское, деньги я, конечно, верну… И зачем нам приходится столько врать!
Все недоумевали, как можно было ухитриться так сильно разбить машину,– не получив при этом ни единой травмы,– чтобы бросить её на дороге, даже не попытавшись отбуксировать её домой и поставить в сервис. Уговаривали меня поехать на место аварии, предлагали помощь, от которой я как можно более вежливо, но тем не менее, категорично отказался. По моей версии, разбил я её в Германии, ехать туда далеко, да и незачем, и я не поеду.
Вероятно, на мой счёт тут же был сделан вывод, что я просто дурак и недотёпа, и денег мне в долг давать нельзя, но мне всё это было уже безразлично.
Неправдоподобность моей версии была почти очевидна, но я настаивал на ней, и скоро все отступились. Надо было, наверное, придумать что-нибудь поинтереснее, какую-нибудь холодящую кровь историю с ночным нападением бандитов, но я не подумал об этом заранее и сказал первое, что пришло в голову.
Оказалось, что я о многом не подумал заранее. Но всего не предусмотришь, к тому же, всё это было теперь уже неважно.
А потом мне неожиданно предложили работу, это было уже перед самым Новым Годом. Позвонил мой приятель Эдик и сказал, что Саша,– тот самый, у которого я занял деньги,– просил передать мне, что одним его знакомым нужен человек с машиной, и место вроде бы неплохое, только нужно позвонить срочно, лучше прямо сейчас. Я сказал: "Спасибо",– и записал телефон. А на другой день позвонил Саша и поинтересовался, позвонил ли я уже по этому телефону. Я сказал, что нет ещё, но сегодня же обязательно позвоню. Он нервничал, и его можно было понять, ведь теперь, при отсутствии машины, на которую я занимал у него деньги, мой долг как бы лишался залога, а ведь он догадывался или знал по слухам, что зарабатываю я не очень-то много, и всё шло к тому, что денег своих он не увидит. Вот он и подыскал мне место подоходнее. Или всё, и правда, произошло случайно, не знаю. Иногда мне кажется, что этот мир только и ждёт, когда мы, наконец, зададим ему свой вопрос, и все ответы у него наготове, а мы всё никак не осмелимся, лепечем что-то невнятное… Но однажды вдруг решаемся, и всё так неожиданно удачно складывается.
Так или иначе, но он позвонил мне ещё раз, уже после того, как я устроился, спросить, как у меня дела, а заодно и ненавязчиво напомнить о долге в форме почти изысканной: "С долгом можешь не торопиться, даже не думай о нём". Я отвечал, что у меня всё хорошо, долг я, конечно, верну, место у меня теперь хорошее, и скоро я начну зарабатывать нормальные деньги.
К Рождеству я готовился тщательно и заранее – купил живую ёлку, хотя у меня есть неплохая искусственная, замесил тесто для пряников и положил его в холодильник выстаиваться, купил рождественский глинтвейн, постирал скатерть, которая валялась в кладовке нестиранной с прошлого года, купил красивые свечи.
Мы были вдвоём, и была музыка – Чайковский, Телеманн, Гайдн,– и горели свечи, и её волосы светились от их огней, и на губах её играла улыбка.
Золотые рыбки плескались в её глазах.
Я сидел подле неё на полу и, прижавшись щекой к её бедру, шептал ей: "Ты вернула мне этот праздник, а разве нужно что-то говорить, когда такая музыка и такая ночь, Марта!.."
Она была одета в новое платье,– это был мой подарок,– и ткань искрилась.
"Как немного бывает нужно для счастья!"– говорил я.– "Расхожая фраза и, наверное, лукавая, да, лукавая, ведь разве может кто-нибудь измерить всё это, чтобы сказать "это много" или "это немного"? Никто и никогда не смог бы измерить этого…"
Её руки лежали на подлокотниках кресла, так спокойно, эти руки, мои любимые руки…
"Ты права",– сказал я.– "Это ничего не меняет, эти пряники и эти свечи, и это вино – всё это лишь атрибуты праздника, а теперь для нас праздником будет вся жизнь, каждый новый вечер и день, и каждая ночь… Но сегодня здесь совершается чудо!.."
Прекрасное виденье, ставшее явью, моя сказочная принцесса…
Я наливал в свой бокал вино и поднимал его.
"За тебя, Марта!"
Я вдыхал аромат её духов, я сжимал её руки в своих и, уткнувшись лицом в её грудь, обнажённую разрезом декольте, я плакал от счастья.
"Всё для тебя, Марта, вся моя жизнь для тебя!.."
Я осыпал поцелуями её ноги, поднимаясь всё выше и, припав губами к её лону, я целовал её…
И была ночь любви, и снова, каждая из этих ночей.
Новый Год я встречал с Мартой. Меня настойчиво зазывали в компанию, но, неблагодарный, я отбился от всех приглашений и зашёл только к родителям поздравить их, посидеть с ними за столом у телевизора, посмотреть новый выпуск "Старых песен о главном". Потом решили прогуляться до площади к городской ёлке, но там была какая-то уж совсем жуткая попойка, и мы скоро вернулись. Я не стал подниматься к ним и, пожелав у подъезда ещё раз счастливого нового года, попрощался и поспешил домой, туда, где была Марта, о которой не знал никто.
Снега не было, моросил мелкий дождь, и повсюду на мокрой брусчатке были отблески фонарей и ёлочных гирлянд в окнах домов, и отблески фар…
2
Я живу в старом немецком доме, где на стене подъезда из-под краски по сей день проступает надпись, нацарапанная кем-то когда-то, но я не знаю немецкого и не могу прочесть её, и только знак свастики понятен без перевода.
Ночью дом, в котором я живу, красив, его окна посреди необъятной космической тьмы – он как корабль, который плывёт в никуда. Я люблю выйти во двор, сесть на скамейку, если только она не мокрая от дождя, и смотреть, как мой дом плывёт, одинокий посреди этой ночи, и небо над ним не сулит приютного берега, ничто не сулит ему счастья, но… куда он плывёт?
Мне приятно сидеть вот так, на скамейке, курить сигарету за сигаретой и смотреть на его окна.
В окнах моей квартиры свет, я не выключаю его, выходя за дверь, и мне радостно видеть, что в моих окнах свет, и ты ждёшь меня, моя тайна, моя любовь, ты ждёшь меня.
Кто ты?
Ты сама тайна.
Любой твой ответ был бы обманом, и потому ты молчишь. Ты слишком любишь меня, чтобы жить обманом, и ты избрала молчанье. Ты не хочешь быть хуже, чем ты есть, как это делают те, кто, сопротивляясь своей жизни, защищаясь, маскируются под свои будни, избрав быть хуже, чем они есть. Но только не ты.
Марта, Марта, ты одна знаешь, как всю жизнь я любил тебя!
Ты всегда молчишь. И что-то ты знаешь, чего не знаю и, быть может, никогда не узнаю, не успею узнать я… В твоих глазах таится ответ, но мне никогда не найти его, никогда… Мне никогда не дойти до конца.
О чём ты думаешь, когда меня нет дома, и в комнате пустота, на плечиках висят платья, а за окном небо, то пасмурное и хмурое, то голубое, и есть ли вообще что-то, когда меня нет?