Страница 61 из 99
— Да, монсеньор, — отвечал генерал, поднимаясь из кресла. — Конечно, есть, что ответить. Ибо почти все эти упрёки пусты!
— Пусты?! — фыркнул фон Эберт. Да и другие присутствующие господа тоже были, мягко говоря, удивлены таким его началом
— Конечно же, пусты, — продолжал Волков как ни в чём не бывало. — Начнём хоть с того, что прибыл я в лагерь последним. Генерал фон Эберт как бы намекает, что я не очень торопился на призыв своего сеньора, но хотелось бы ему заметить, что земли мои и земли, где я собирал солдат, находятся на самом юге Ребенрее, а лагерь, в который мне следовало прийти, был на самом севере. Вовсе не удивительно, что я прибыл туда последним. Мало того, у меня был отличный повод не успеть к сражению, так как пушки с артиллерийским обозом весьма плохо ездят по осенним дорогам, но, понимая это, я выслал пушки вперёд, за много дней до того, как собрал солдат. Посудите сами, Ваше Высочество, как же мне быть в месте сбора первым, если я нахожусь дальше всех от того места? Посему я и говорю, что упрёки, которые я выслушал тут, пустые.
Кажется, это был неплохой ответ. Герцог посмотрел на фон Эберта: ну и что теперь вы скажете? А тот ему ничего не сказал, и, чувствуя свою правоту, барон продолжил; он, понимая, что с цу Коппенхаузеном у него уже хороших отношений не выйдет, стал безжалостно топить маршала, а заодно и его ближайшего человека, а сейчас главного обвинителя:
— Также господин генерал, упрекая меня, говорит, дескать, поставил я себе отдельный лагерь, исходя из своего высокомерия. И на это у меня есть ответ, и снова повторю вам, Ваше Высочество, что слова фон Эберта пусты, так как лагерь я поставил отдельный лишь потому, что лагерь главный был поставлен неправильно!
«Неправильно?». Это был уже весомый удар по цу Коппенхаузену, тот сразу встрепенулся, как и присутствующие в зале его офицеры,
Но Волков не обращал на это внимания и, пока герцог его слушал, продолжал:
— В угоду офицерам его поставили прямо у села, чтобы расквартированным в домах сельчан офицерам было до лагеря близко, а надо было его ставить к реке и укрепить как следует. К моему приходу все колодцы в селе лошадьми и солдатами были выпиты, и люди и животные из лени, чтобы не ходить к реке, пили из луж, а сие весьма плачевно кончается.
— Простите, генерал, — его речь вежливо прервал канцлер Фезенклевер, — а что плохого приключается с теми, кто пьёт из луж?
— А от луж, как и от нужников, не выведенных к краю лагеря, в войске случается понос, который идёт с кровью и от которого за короткое время можно потерять и треть войска, ибо хворь сия распространяется не хуже чумы. Оттого я и решил поставить свой лагерь за селом у реки. И велел укрепить его. И именно благодаря этому лагерю я задержал ван дер Пильса на четыре дня, отбил страшный его натиск с большими для него потерями и дождался того, что река замёрзла и все его лодки с припасами вмёрзли в лёд.
Цу Коппенхаузен хотел что-то уже сказать, даже указал перстом на генерала, но его опередил герцог:
— Барон, я знаю, что ваша нога изранена; если вам тяжко стоять, то можете отвечать нам сидя.
Волков поблагодарил герцога с поклоном, но сесть не успел.
Одна эта фраза сразу изменила атмосферу в зале, а тут ещё появился министр фон Реддернауф, который с дозволения герцога вошёл в зал и, сначала поклонившись Его Высочеству, тут же подошёл и по-дружески протянул руку Волкову. Потом он зашёл за кресло герцога и стал что-то шептать ему на ухо. При этом оба они улыбались, и герцог согласно кивал. Видно, это была какая-то хорошая новость.
Наконец Его Высочество снова обратил внимание на Волкова, а потом, взглянув на фон Эберта, произнёс:
— Уважаемый генерал, так вы считаете, что в проигрыше…, — он немного наморщил лоб и сделал жест рукой, который должен был помочь ему вспомнить название, — Господь всемогущий, как же называлась эта деревня…
— Гернсхайм, Ваше Высочество, — напомнил ему цу Коппенхаузен.
— Да, да, да, — вспомнил герцог, — в поражении у Гернсхайма во многом виноват генерал фон Рабенбург?
— Конечно, его нежелание отдавать свои пушки в центр привело к тому…, — начал было фон Эберт, но закончил за него сам Волков; встав из кресла, он перебил обвинителя и договорил за него:
— Привело к тому, что собранная на правом нашем фланге кавалерия была разогнана кавалерией еретиков, отчего и весь наш правый фланг развалился. Я же у реки стоял до конца сражения; даже когда уже и центральная баталия бежала, я продолжал громить врага.
— Вы не выполнили приказа! — воскликнул фон Эберт. — Не вам судить, что было справа и в центре, — тут он снова возвысил голос и стал пафосен до неприличия. — Вы не выполнили приказ командующего.
— Во-первых, — тут уже генерал разыскал среди бумаг диспозицию и, подойдя к столу, положил её перед герцогом, — вот диспозиция, подписанная, Ваше Высочество, всеми вашими генералами на военном совете в вечер до сражения. Тут указано моё место и силы, которые должны быть при мне. Ваше Высочество, — он указал пальцем, — тут всё записано, все мои пушки должны быть при мне на левом фланге. Так я и начал строить свою позицию в расчёте, что стою я на фланге, а мне не было дано ни одного кавалериста. Так хотя бы пушки были.
Герцог даже не успел взглянуть в бумагу, как встал со своего места сам маршал и очень громко, едва ли удерживаясь в рамках приличия, воскликнул:
— Добрый господин, что же это вы?! — поняв, что он почти кричит, маршал понизил тон, — Видно, вы не знаете дисциплины, вам, видимо, неизвестно, что меня утвердил на должность сам курфюрст земли Ребенрее Карл Оттон Четвёртый, и я посему являюсь его уполномоченным лицом, и от этого я отдаю приказы, в том числе и от лица вашего, — маршал при этих словах невежливо указал пальцем на барона, — вашего сюзерена, и вы должны их выполнять, как положено вассалу и человеку благородному, а вы моим приказом передать мне пушки пренебрегли! Пренебрегли!
Маршал умело перевёл дело из упрёков старшего офицера ко младшему в дело об вассальной непокорности. Уж в чём-в чём, а в этом Волкова было упрекать легко. Все знали, что он вассал упрямый и своевольный, чего же на этом не сыграть!
И, конечно же, курфюрст не мог пропустить подобного обвинения мимо своих ушей. Подобная тема в его отношениях с Волковым была для него весьма остра. Он не забыл неповиновения своего вассала и поэтому, внимательно глядя на своего генерала поинтерсовался:
— Неужто вы и вправду осмелились не слушать приказов маршала?