Страница 5 из 15
Когда при веселой царице Елизавете Петровне при дворе стали усиленно развлекаться театром, то при перестановке декораций, при устройстве сцены понадобились опытные плотники — и их стали брать с Охты, а 30 декабря 1764 года императрица Екатерина II распорядилась «означенных плотников по заобыкновенности их к театральным работам иметь в точной команде придворной конторы, а из адмиралтейского ведомства выключить, чтоб они при тех работах могли быть неотъемлемы, точно жительства их на Охте со своими домами не лишать, чтоб они против прочих нужд иметь не могли». Таким образом на Охте, среди вольных петровских плотников, как это должно было быть по указам, или среди крепостных адмиралтейского ведомства, как это было в действительности, появились крепостные и театральной конторы.
У нашего писателя Помяловского сохранилось описание Малой Охты, описание относится к 30-ым годам прошлого столетия: «Малая Поречна (Поречной Помяловский называл Охту), имеет довольно красивую кладбищенскую церковь, которая разделяет ее на два края или два конца, имеет правление, школу, ресторацию «Магнит», виноторговлю, два кабака, восемь мелочных лавок (мясных и булочных нет). В ней только три каменных дома, остальные — все деревянные и среди деревянных не более десятка двухэтажных. Почти четвертая часть домов представляет вид печальный: это черные, гнилые, распавшиеся надвое и натрое избушки, вросшие в землю, и у тех избушек прогнили крыши, покачнулись стены, отчего и подперты они досками и кольями; перекосившиеся окна нередко заклеены бумагою или тряпицею, а не то и просто заткнуты мужицким армяком или бабьим костюмом. Левый край Малой Поречны вымощен булыжником, но было бы гораздо лучше для обывателя, когда бы у них совсем не существовало булыжного проспекта, который никогда не ремонтировался и был изъязвлен рытвинами, ухабами, буераками и разного рода чертоплешинами. Посреди проспекта Малой Поречни положены досчатые мостики, страшно исковерканные и испещренные прорехами и неуклюжими заплатами: дыры и заплаты ломали ноги трезвому и пьяному люду пореченскому. В Малой Поречне почти нет садов, обильная зелень только и встречается на кладбище, которое вследствие того служит для обывателей публичным садом. Некогда же селение было окружено дремучими лесами, переполненными сосною и елью, березняком, осиной и рябиной, — в них попадался и дуб, и клен; но леса давно вырублены верст на 20 кругом во все стороны — дерево пошло на топливо, постройки и поделки разного рода, даже коренья вырыты из земли и сожжены в печах пореченских. Теперь сзади селения лежат необъятные для взора сенокосы, а спереди течет широкая, быстрая, светлая водная красавица река Озерная».
Таково описание Охты около ста лет тому назад, но Охта до самого последнего времени сохранила свой специфический облик, вот как описывалась она в 1897 году: «Охта представляет отдельный мирок, мирок столяров, токарей, резчиков по дереву, позолотчиков и других рабочих, у которых хозяин и рабочий не отделяются резко друг от друга: тот и другой работает с утра до вечера, тот и другой имеет почти одинаковый образовательный ценз — едва грамотны, тот и другой не требовательны к удобствам жизни: один спит на верстаке или прямо на полу, другой в небольшой каморке, отделенной от мастерской перегородкой: тот и другой, наконец, довольствуются одинаковыми развлечениями — ходят в один и тот же трактир. Современный охтянин — сын своих предков. Он так же столяр, токарь, резчик и позолотчик; охтянка и теперь торгует молоком. Охтянин целый день в мастерской, здесь он точит, режет, выпиливает, говорить ему некогда; охтянка с утра бежит на «горушку», так звался местный базар, здесь кричит, спорит с чухнами, потом отправляется в город по местам, здесь должна поторговаться, извернуться, на шутки и остроты отвечать тем же. Поэтому охтянин сосредоточен и серьезен, охтянка бойка и развязна. Муж большею частью не входит в торговлю своей жены: она сама ведет свои дела, и если муж пропивает свой заработок, то жена прилично содержит дом. Охтянин пьет много и часто бывает пьян; пьет и в воскресенье и в понедельник, последний среди рабочих на Охте считается чуть ли не праздничным днем. Охтянка любит франтить: в наряженной в шелке и бархате в праздничные дни трудно узнать молочницу, которая утром ходила за коровами».
Особенности былой Охты и то же время, особенности старого Петербурга, отмечены тем же Помяловским: «любимою забавою русских было испробовать свою силу в кулачном бою. Стена на стену выходили бойцы. Разгорались страсти», — но позвольте привести небольшой отрывок из описания таких кулачных боев, бывших в 30–40-ых годах прошлого столетия в Петербурге на Охте, где в то время кулачные бои носили название «Доброе дело»: для этого дела «зимой, каждый праздничный день часа в три пополудни, на дорогу, лежащую поперек реки Невы, собирались крючники (работавшие напротив Охты, в мучных и хлебных амбарах Александро-Невской лавры) и поречане (жители Охты) играть в старинную славянскую игру, называемую боем. Со стороны поречан сходилось до полутораста человек, а со стороны муравьев, т.е. крючников, вдвое больше. Сначала с обоих берегов реки, на средину ее, сходились мальчишки, крича «дай бою, дай бою!» Призывный крик к битью. Только к вечеру собирался взрослый народ, тогда дети отодвигались в правую сторону от дороги и устраивали здесь малое плюходействие. К бою шли стена на стену, впереди каждой силачи, а сзади остальной люд, напиравший на противника массою. Стали биться очень плотно, дружно и хлестко. Поречане хотя и были теперь теснимы, но отступали в строгом порядке, по вершку, по полу-вершку. Однако, пядень за пяденью отодвигала их несломимая сила крючников. Тяжело было смотреть на знаменитую битву. Это была уже не игра. На всех лицах было написано откровенное желание сломить у своего врага, вышибить вон какую-нибудь основную часть тела. Они сыпали друг другу страшные удары, но лицо и грудь их окаменели, точно они были не люди, а какие-то изваяния. Окровавились, жестоко бьются, до лома костей бьются, но ни один не сделает фальшивого полуоборота, изучают каждый взгляд и удар друг у друга. Душа замирает у бойца, но и при замирании сохраняется полное присутствие духа… Что за сфинксовые лица? Изредка скрипнет челюсть, изредка хрустит кость, совершается дело, если хотите колоссальное, поэтическое, ярко характеризующее народную натуру, и в то же время такого рода дело, которого лучше бы не было на Руси».
Помяловский описывал бой, бывший в царствование императора Николая Павловича, этот бой окончился смертью одного из бойцов — после этого обратили особое внимание на кулачные бои, и в таком грандиозном размере они прекратились, но на кулачные бои обращали внимание гораздо раньше.
26 июля 1726 года Петербургский генерал-полицмейстер граф Девиер объявил высочайший именной указ «О небытии кулачным боям без позволения полицмейстерской канцелярии». Из этого указа узнаем, что в 1726 году кулачные бои происходили на нынешней Дворцовой площади, которая во времена Петра Великого и его преемницы имела совсем иной вид. Нынешнего Александровского сада или, «Сада народа», не было, вместо него адмиралтейство было окружено валом и широким адмиралтейским каналов. Квартал, в настоящее время занятый домами бывшего главного штаба и частных лиц, по Невскому проспекту вплоть до арки на Морской улице, был в то время отведен под морской рынок, вместо Зимнего дворца, гораздо ближе к Неве, стояли постройки частных лиц — Кикина, графа Апраксина, Ягужинского, Крейса, Чернышева, Олсуфьева и др.; на углу нынешнего бульвара, идущего параллельно Александровскому саду, помещалось деревянное здание Петровского кружала или кабака. Здесь-то и собирались бойцы и шли стена на стену по направлению нынешней Александровской колонны. Бои, как видно из указа, носили жестокий характер — «от которых боев случается иногда, — читаем мы в указе, — что многие, ножи вынув, за другими бойцами гоняются, а иные, в рукавицы положа ядра и каменья и кистени, бьют многих без милости смертными побоями, от которых боев есть и не без смертных убойств, которое убойство — подчеркиваем это место — между подлыми и в убийство и в грех не вменяют, также и песком в глаза бросают».