Страница 11 из 15
Дальше все следовало как по писанному — явились солдаты, полиция, были произведены аресты и 27–28 сентября 1901 года, т.е. приблизительно через полгода перед окружным судом появилось 37 человек рабочих. Они были выхвачены случайно, но их, конечно, обвинили и в предварительном уговоре и в совокупности действия с другими, следствием не обнаруженными лицами и присудили часть из них к каторжным работам, часть к исправительным арестантским отделениям и, наконец, к заключению в тюрьму. Судебный приговор отметил особенно безобразное поведение двух 18-летних работниц Марии Яковлевой и Лидии Бургевской — они принимали деятельное участие в беспорядках, выбирали булыжник из мостовой и в подолах платья подносили защищающимся рабочим, причем Яковлева заявила, что она так поступала из-за сочувствия рабочим — три года тюрьмы были следствием этого сочувствия.
По поводу выступления обуховских рабочих в то время писались такие строчки, так выяснялось значение выступления обуховцев: «выставляя такое требование, как политическая свобода, обуховские рабочие этим открыли новый период в истории русского рабочего движения: период активной борьбы за политическую власть рабочего класса. Низвержение абсолютизма — первый шаг на пути к этому. И потому день 7 мая 1901 года для русского пролетариата навсегда останется одним из наиболее светлых праздников. Обуховские беспорядки и процесс выдали русскому рабочему классу «аттестат зрелости».
За нынешним Обуховским заводом, за былым Александровским селом, летней резиденцией всесильного генерал-прокурора — помещалась мыза «Мурзинка»; при Петре Великом эта мыза была дана в собственность Румянцеву. Едва ли и сам Румянцев, да и вообще первые владельцы Мурзинки, обращали на нее большое внимание. Мурзинка стала процветать лишь во времена Екатерины II, когда эта деревня, вместе с селом Александровским, перешла во владение князя Вяземского. В «Мурзинке» были построены хоромы попроще и поскромнее, чем в селе Александровском, в этих хоромах помещались многочисленные родные и знакомые князя Вяземского, В верхнем этаже Мурзинского дома (дом существовал еще в 1917 году, представляя красивый образец загородного дома второй половины XVIII в.) летом 1777 г. нередко живал и «бард полуночных стран», так называли поэта Державина.
Мурзинка — одна из многочисленных забытых помещичьих усадеб, с которыми так легко встретиться и под самым Петербургом.
Длинная, широкая, но вся уже заросшая березовая аллея ведет от Шлиссельбургского шоссе в глубь громадного парка, где почти на берегу Невы был построен дом-дворец. По парку, теряясь в его заросшей глуши, бежит небольшой ручеек, каскадом впадая в Неву. И этот ручеек — труд рук человеческих, он был нарочно прокопан крепостными, чтобы оживить барский парк…
Первое большое село на левом берегу Невы под Петербургом, уже почти совсем слившееся со столицею, — село Рыбацкое или, как оно раньше звалось, село Рыбное, населенное вызванными, или вернее насильно переселенными Петром Великим рыбаками в 1716 году. Рыбаки эти должны ловить рыбу для царского стола. На поле, за Невском монастырем, за Смоленской Ямской деревнею близ села Рыбацкого, читаем мы в современных известиях, 2 июля 1765 года была соколиная царская охота, и жители того села поднесли ее величеству выловленных в Неве лососей и сигов. Заготовление припасов для царского двора было в старину, особенно начиная с Елизаветы Петровны, делом чрезвычайной важности…
Красивая, молодая, статная Елизавета Петровна, в молодости любившая танцевать и бывшая едва ли не первой в танцах среди своих современниц, сменила развлечения танцами на наслаждения гастрономические: обеды и особенно ужины при дворе Елизаветы Петровны изумляли и обилием кушаний и тщательностью их изготовления и богатством сервировки, особенно интересен драгоценный сервиз с изображением Царского или, как тогда звали, Сарского Села.
В 1757 году к Высочайшему двору было поставлено 24 930 пудов и 5 ф. мяса, 105 560 штук домашней птицы, 23 486 штук дичи, 515 343 штуки различной рыбы, 586 653 яйца, т.е. в среднем в день выходило на царский стол до 68 пудов мяса, до 300 штук домашней птицы, до 274 штук дичи, до 1500 штук рыбы и около 1500 яиц!!
Одной говядины вышло около 16 000 пудов, телят было потреблено 3069 штук, из домашней птицы особенно много пошло русских кур — 75 800 штук и цыплят 14 765 штук; из лесной дичи предпочтение отдавалось тетеревам и рябчикам, затем потреблялись дрозды, свиристели, молодые голубя и серые куропатки; живых стерлядей было съедено 5268 штук.
С рыбою в то время было много хлопот: доставить живую стерлядь с Волги-матушки или с Белого озера было мудрено; еще мудренее было сохранять ее живой — и поставщики живой рыбы пользовались многими льготами. Так, один из жителей слободы Рыбной уже с.-петербургский купец Терентий Резвой был освобожден от всякой службы, а дома его от постоев, дабы он мог беспрепятственно поставлять живых стерлядей необъятной величины. Расценка живой рыбы была следующая: стерлядь 11/4 арш. стоила 2 р., аршинная 1 р. 87 к., 10 вершковая — 1 р., а шестивершковая только 35 к.; сравнительно дорога была и щука: за один аршин с четвертью давали 1 р. 22 к., а шестивершковая оценивалась в 11 копеек, сотня ершей стоила 43 коп.
В 1753 г. на рыбий стол при дворе истратили 9267 р. 713/4 к., а через 10 лет, в 1763 году, была произведена любопытная попытка культивирования стерлядей в Неве: в Неву 4 ноября 1763 года было спущено 1800 штук семивершковых стерлядей и отдан был строгий приказ о неловлении маломерных стерлядей в Неве, и о приносе крупных стерлядей в 10 и более вершков в главную дворцовую канцелярию и о непродаже партикулярным людям.
Из вышесказанного будет понятно образование под Петербургом особой Рыбацкой слободы, занятием жителей которой должна была быть рыбная ловля, но, с течением времени, поставка рыбы для Высочайшего двора стала изготовляться подрядами, и жители слободы стали заниматься и кирпичным промыслом и торговлей. В 1789 году, когда шведы произвели внезапное нападение на Россию, и у нас, по нашему обыкновению, все было благополучно и готово лишь на бумаге, а на самом деле в гребной флотилии Балтийского флота не хватило гребцов — жители Рыбацкой слободы порешили пойти в гребцы.
В память этого Екатерина II повелела воздвигнуть в слободе гранитную пирамиду, с чугунной доской, на которой золотыми буквами была сделана следующая надпись: «Сооружен повелением благочестивейшей, самодержавнейшей императрицы Екатерины II в память усердия Рыбачей слободы крестьян, добровольно нарядивших с четырех пятого человека на службу ее величества и отечества во время шведской войны 1789 года июня 15 дня».
Рыбацкая слобода связана с именем Федора Никифоровича Слепушкина (1783–1848 г.), не родившегося здесь, как указывалось некоторыми, но долгое время жившего и здесь умершего от холеры в 1848 году. Слепушкин — один из российских самородков, открытый русским деятелем Павлом Свиньиным, редактором и издателем «Отечественных Записок», в первые годы существовании этого журнала, когда он ставил своею целью — отыскивать все выдающееся отечественное.
Слепушкин — крестьянин-ярославец был в Москве сидельцем в съестной лавке, торговал на улицах Петербурга вареной грушей, открыл затем мелочную лавочку, потом содержал перевоз через Неву в Ново-Саратовской колонии, а затем переселился в Рыбацкое село, где сделался и кирпичезаводчиком и купцом. Под влиянием басен Крылова, он стал сам писать басни; про эти басни узнал вышеуказанный Свиньин, стал ими восторгаться и оказывать всякое содействие безусловно талантливому, но не выходящему из ряда вон, вовсе не гениальному Слепушкину. В 1826 году появилась книжка стихов Слепушкина под названием «Досуги сельского жителя», она имела большой успех. Академия Наук присудила стихотворцу золотую медаль, а император Николай I наградил его почетным кафтаном. Повторяем, литературное значение Слепушкина невелико, но он все же является связующим звеном между старой книжной лирикой Ломоносова и народной поэзией Кольцова. Но одно из произведений Слепушкина безусловно интересно и заслуживает внимания и в настоящее время. В 1833 году был невероятный неурожай. В единственной ежедневной газете того времени мы наталкиваемся на следующие строчки: «Известно вам, — писал один из русских помещиков того времени некто Свечин, — сколь много я был озабочен мыслью, что добрые мои крестьяне, хотя и имеют теперь довольно хлеба, но к концу года, по всеобщему бедственному неурожаю, могут терпеть в нем нужду… День и ночь мучился я, что, будучи сам в труднейших обстоятельствах, не имею способов запастись теперь таким количеством хлеба, которого было бы достаточно для вспомоществования тем из них, кои будут иметь в оном недостаток… К тому же слыша, что в некоторых местах крестьяне, не имея хлеба, употребляют в пищу уже грешишенную (правописание подлинника от гречихи) мякину — я содрогнулся сердцем».