Страница 6 из 43
…А Коля Дорожко знал здесь каждый уголок. Ему не потребовался бы целый коробок спичек. Он нашел бы свою дверь без огня, по привычке.
Илюшин засунул руку под шинель и нащупал в кармане гимнастерки свой смертный медальон. Это был металлический тюбик, а в нем лежала бумажка с фамилией и личным номером. Илюшин подумал, что этот документ дает смерти право на его жизнь. И ему захотелось вынуть его и закинуть куда-нибудь подальше, чтобы смерть не смогла воспользоваться своим правом.
Разные мысли приходят на чужой темной лестнице, когда руки скользят по перилам, как по рельсу, а подковки лязгают о камень ступенек: лязг, лязг…
В конце концов ему повезло. Он зажег последнюю спичку и задержал дыхание, чтобы не задуть слабое пламя. Он поднял руку с этим маленьким факелом и почувствовал облегчение. На высокой двери было много звонков. И под каждым из них на табличке была фамилия владельца. Илюшин скользнул взглядом по всем табличкам. На одной из них он успел прочитать: «Дорожко». Спичка погасла.
Он нажал кнопку звонка с опаской, словно это была кнопка боевого ревуна, по сигналу которого батарея открывает огонь. Он нажал кнопку и прислушался. Звонка не было слышно. Он с силой надавил на кнопку. Но сила не помогала. Звонок равнодушно молчал.
Никто не отозвался.
Наконец красноармеец сообразил, что в доме нет электричества. И постучал. В конце коридора послышались торопливые шаги. Потом шаги замолкли, и девичий голос глухо, будто издалека, спросил:
— Кто там?
— Мне надо Дорожко, — отозвался Илюшин.
— Я Дорожко. А вы кто?
— Я товарищ Коли Дорожко. С батареи. Моя фамилия Илюшин.
— А я — Тая. Колина сестра… Да что же мы с вами разговариваем через дверь.
Последние слова звучали уже не глухо, не издалека, а совсем рядом. Колина сестра открыла дверь.
— У нас нет света, — извиняющимся голосом сказала она, — поэтому темно. Да вы проходите, пожалуйста… Как там Коля?
Илюшин замешкался. Хорошо, что было темно и Тая не видела, как краска ударила в лицо красноармейца.
— Ничего, — пробурчал он.
Надо же было что-то отвечать. Но это «ничего» означало, что Коля Дорожко поживает, живет. А через несколько минут нужно было набраться сил и сказать, что он никак не поживает. Погиб.
— А он не мог приехать?
— Не мог.
— Понимаю, — сказала сестра Дорожко.
«Что она понимает? Ничего она не понимает! Он затем и приехал, чтобы она поняла».
Девушка повела его за собой по длинному темному коридору. На душе у Илюшина было прескверно. Он вдруг почувствовал себя убийцей, который идет со своей доверчивой жертвой и выжидает только удобного момента, чтобы всадить в нее нож.
— У вас нет, случайно, спичек? — спросила Тая, когда они вошли в комнату.
— Нет. Кончились.
— И у меня кончились. Какая жалость! Ничего, посидим в темноте. А вы по делу приехали?
— Ну да, по делу.
Он хотел было сказать, что привозил в политотдел пакет из дивизиона, но это дело давно отошло на второй план, растворилось в памяти. Сейчас главным было другое дело, и об этом он все еще не решался заговорить. В какой-то мере он обманывал не только эту незнакомую девушку, с которой через полчаса навсегда простится, а самого Колю Дорожко.
Он вдруг вспомнил о свертке, который продолжал держать под мышкой. Это был хороший повод переменить тему разговора.
— Вот это вам.
Он протянул в темноте пакет и толкнул им прямо в плечо девушки. Не рассчитал.
— Что это?
— Паек.
— Колин?
Он запнулся. Но долго молчать было опасно.
— Нет.
— Вы скажите честно. Небось он прислал, а сам голодным будет ходить.
— Не будет.
Тая не обратила внимания на его ответ. Она сказала:
— Ни к чему мне паек. Мне хватает того, что дают по карточкам… Ой, как вкусно салом пахнет!
Ей стало неловко за свою невыдержанность, и она замолчала. Молчал и гость. Тогда девушка потянула его за рукав вниз. Илюшин сел. Некоторое время они сидели рядом, не видя и не слыша друг друга. Тая думала о том, с какой стороны подойти к этому неразговорчивому гостю. Он ей представлялся угрюмым лопухом, широкоскулым, большегубым.
А Илюшин в минуты молчания испытывал крайнее напряжение. Оно напоминало ему минуты перед боем, когда все четыре орудия доложили: «Готово!» — и ждут только хрипловатого сигнала ревуна, чтобы с ошеломляющим грохотом начать свою военную работу.
«Сейчас скажу!.. Еще минутку… и скажу!» — думал он, но у него не хватало решимости, и он тянул время. И дотянул до тех пор, пока хозяйка дома снова не заговорила:
— Коля совсем не пишет писем. Я очень беспокоюсь. Мама тоже в каждом письме спрашивает: «Как Колечка? Почему молчит?» Ему очень плохо?
— Нет.
— А он не мерзнет?
— Нет!
Таины вопросы начинали раздражать Илюшина. Он уже судил о сестре друга так, словно она знает о гибели брата и продолжает досаждать ему вопросами, потерявшими всякий смысл.
«Нет! Нет! Нет! — про себя передразнивала его Тая. — Неужели Коля может дружить с таким тупым, неинтересным человеком?»
И снова наступило неловкое молчание. И снова Илюшин занес над девушкой острое, беспощадное оружие. Сейчас он встанет и тихо скажет:
— Ваш брат Коля Дорожко погиб смертью храбрых.
Эти слова ударят ее. Она задохнется от этих слов. Плечи задрожат, и она заскулит, как маленькая обиженная девочка, а он будет бормотать бессмысленные слова, вроде: «Успокойтесь… Не надо…» А потом дождется, когда она утихнет, и крадучись уйдет прочь…
И у него снова не хватило сил нанести удар.
— Знаете что, давайте ужинать, — неожиданно сказала Тая.
— Давайте, — с готовностью ответил гость.
Сейчас он был рад любому поводу отвлечься от мысли, которая исподволь продолжала угнетать его.
— Жалко, что темно, — сказала Тая, — но так даже интереснее.
У нее вдруг поднялось настроение. Приход товарища брата — хотя он и был лопухом — выбил ее из колеи однообразной жизни. По молодости лет она еще вообще не разучилась находить привлекательные стороны в любых жизненных обстоятельствах.
Она подошла к столу и энергично стала развертывать большой бумажный пакет. Илюшин тоже приблизился к столу. Он готов был помочь Тае в приготовлении ужина.
— Это хлеб, — говорила Тая, словно отгадывала загадку. — А это, кажется, сало?
— Наверное, сало.
Он протянул руку и встретился с теплой рукой Таи. Она лежала на бруске, завернутом в тряпицу. Своей большой рукой Илюшин накрыл на мгновение и шматок сала и руку сестры погибшего друга. Он коснулся ее руки, и ему стало жарко.
— Ну да, сало, — скороговоркой проговорил он и быстро отдернул руку. — Где-то тут должен быть гречневый концентрат, — сказал он, лишь бы не молчать, — чертовски вкусная штука!
Но Тая наткнулась не на гречневый концентрат, а на бутылку.
— Бутылка! — воскликнула она. — Что в бутылке?
— Водка.
— Водка? Будете пить водку?
— За компанию, — сдержанно отозвался Илюшин.
— А Коля пьет водку?
— Все пьют… Не выливать же. Правда, есть у нас Женька Медведский, так он водку меняет на сахар. Чудак.
— Чудак, — охотно согласилась Тая и вдруг запнулась. — А вы знаете, я никогда в жизни не пила водку. Говорят, от нее сразу начинает тошнить.
— Ерунда! — тоном знатока сказал Илюшин. — Надо только закусывать получше. А вообще водка некрепкая. Женатая.
— Как — женатая?
— Это у нас так говорят, — пояснил Илюшин. — Ее без конца разбавляют: в корпусе, в полку, в дивизионе. Пока до батареи дойдет — половина водки, половина воды.
— Это хорошо, — сказала Тая, — я боюсь крепкой.
Илюшин стоял на месте, а невидимая, словно в шапке-невидимке, Тая быстро передвигалась по темной комнате. Она не натыкалась на стол и не сбивала с ног стулья. Илюшин только слышал звон посуды, побрякивание ножей и вилок. Сам же он стоял на месте, чтобы — не дай бог! — не опрокинуть что-нибудь впотьмах. А голос Таи доносился то из одного конца комнаты, то из другого.