Сретенские ворота

Солдат тряхнул головой, чтобы выйти из оцепенения. Теперь события, происшедшие в чайной, быстро удалялись, несоразмерно со временем уменьшались в своем значении. И на душе у солдата осталась лишь тяжесть, похожая на боль. Ему было больно не за себя, а за свою спутницу, которую можно нагрузить как угодно и обидеть тоже как угодно. И никто не заступится за нее.

Но сквозь смятение, как робкий лучик, пробивалось странное, незнакомое чувство. Солдату захотелось улыбнуться этому чувству, но скулы были еще сведены напряжением.

Этот лучик исходил от спутницы с живым синеглазым существом, завернутым в сорок одежек. Она шла рядом. Испуг погас в ее глазах. Косички и розовые уши исчезли под большим платком. И та часть лица, которая была доступна взгляду, казалась спокойной. Но она все еще держалась за рукав шинели.

Они шли молча. Но это уже не было молчанием двух чужих людей, которым, собственно, и говорить не о чем.

В конце села она снова попросила его подержать ребенка и, когда он протянул руки и принял маленькое существо, сказала:

— Наклоните голову.

Он послушно наклонил голову. Она сняла рукавички и развязала тесемки «ушей» солдатской шапки. Затем опустила «уши» шапки и завязала тесемки теперь уже под подбородком. Солдат сразу почувствовал, как от горящих кончиков ушей тепло разлилось по всему телу. А она стояла перед ним с варежками во рту.

Они пошли дальше.

Только теперь солдат нес уже не кошелку, а ребенка. Он нес его торжественно, почти на вытянутых руках. Он никогда не носил маленьких ребят. Он таскал снаряды. Снаряд держат на полусогнутом локте левой руки, а придерживают правой. При этом его прижимают к груди.

Солдат прижал сверток к груди, и нести сразу стало удобнее.

Ребенок был куда легче снаряда. И хотя он был упакован в одеяло, солдат чувствовал, что в глубине свертка лежит живое существо, которое дышит, шевелится и порой делает отчаянные попытки высвободиться из своих одежек.

Последний километр подошел к концу. Они вошли в деревню. Она остановилась и легонько придержала солдата за рукав.

Она подносит руку ко рту и стаскивает варежку. Надо прощаться. А солдат переминается с ноги на ногу. Он не знает, что сказать. Он берет ее маленькую руку. И держит в своей. Рука теплая и немного шершавая: обветрилась.

Они прощаются. Он пожимает ее руку. Она говорит:

— Спасибо.

— Да чего там, — отвечает солдат.

И они расстаются. Она берет ребенка и кошелку и быстро идет к дому. А он стоит на снегу и смотрит ей вслед. Он стоит, пока она открывает калитку. Стоит, когда она скрывается за дверью. И теперь он уже не может защитить ее…

Перед ним возникают два больших синих глаза. Чьи они: дочкины или мамины? Они такие большие и влажные, что даже немного подсинили белки. И солдат чувствует, что он уже никуда не денется от этих глаз. И ему уже не кажется, что жизнь унеслась вперед, а он отстал, как отстают от поезда. Нет! Это он спешит, оставляя позади километры своей прежней жизни.

ВРЕМЕННЫЙ ЖИЛЕЦ

Лелька сидит на крыльце и штопает чулок. Она поленилась разыскать грибок и штопает прямо на коленке. Осторожно, чтобы не уколоться, она то опускает, то поднимает блестящее острие иглы. Розовая коленка постепенно скрывается под штопкой, похожей на листок тетради в клеточку.

В степи жарко. Ничего не хочется делать. А сидеть совсем без дела — скучно. Вот Лелька и придумала себе занятие.

Когда она наклоняется вперед, одна из косичек соскальзывает с плеча и ложится на ключицу. Лелька недовольно водворяет косичку на место — за спину. Она делает это резко, будто хочет забросить ее подальше, раз и навсегда.

Коленка почти упирается в подбородок. Иголка тянет за собой рыжую нитку. Лелька так увлеклась работой, что не замечает, как отворяется калитка и кто-то входит в палисадник. Когда девочка поднимает глаза, перед ней стоят Федор Федорович, председатель поселкового Совета, и незнакомый военный. Лицо Федора Федоровича коричневое, испеченное на солнце. А военный — бледнолицый. Он еще не загорел на степном солнышке. В одной руке он держит зеленый чемодан, в другой, согнутой в локте, — шинель.

— Здравствуй, хозяйка, — говорит Федор Федорович.

— Здрасте, — отзывается Лелька и встает со ступеньки.

Она не выпускает из рук иглу, и короткая нитка не дает ей выпрямиться. Одна нога в чулке, а другая безо всего, голая. Косичка снова соскользнула с плеча. Вид у Лельки, вероятно, смешной, потому что военный отворачивается в сторону, чтобы скрыть улыбку.

— А где мать? — спрашивает Федор Федорович.

Он спрашивает, а военный молчит. Стоит за Федором Федоровичем и из-за плеча смотрит на Лельку. Девочке кажется, что он разглядывает ее заштопанную коленку. Ей хочется прикрыть коленку, но сарафан короткий.

— Мама пошла в сельпо, — отвечает Лелька и краснеет.

Иголка выскальзывает из рук и, поблескивая, раскачивается на нитке.

— Ну, вот что, — говорит Федор Федорович, — ты, конечно, слыхала про снаряды?

Лелька мотнула головой. Она слышала, что в степи, неподалеку от поселка, обнаружили завалившуюся землянку со снарядами — артпогребок. Артпогребок был брошен немцами много лет назад. А теперь нашелся. Говорят, что он заминирован.

— Так вот, — продолжает председатель поселкового Совета, — прибыли саперы обезвреживать. Солдат мы поместили в школе, а командира… — Федор Федорович кивает на военного и слегка подталкивает его вперед, — а командира мы хотим определить к вам.

Лелька снова кивает.

— Места у вас много. Думаю, мать возражать не будет?

— Ага, — соглашается Лелька, будто она заранее знает, что мама не будет возражать.

— Тогда знакомьтесь. Лейтенант… — Федор Федорович вопросительно смотрит на военного.

— Шура, — подсказывает он.

— Лейтенант Шура… А это Лелька.

— Очень приятно, — говорит лейтенант, а Лелька снова краснеет. Она ничего не может с собой поделать. Краска стыда по малейшему поводу заливает ее лицо, обдает его жаром и отравляет Лельке жизнь.

Девочка покраснела, будущий жилец отвернул лицо, чтобы скрыть улыбку, а Федор Федорович почесал седую щетину, которая проступает, как соль, на его запеченной, коричневой щеке.

— Сейчас мы пойдем в степь, — распоряжается председатель. — Вещи лейтенант оставит здесь. А придет мать, ты предупреди ее.

Лейтенант Шура подходит к крыльцу и вопросительно смотрит на Лельку:

— Можно здесь поставить?

— Ага! — кивает Лелька и закусывает губу, будто губа — виновница ее смятения.

Лейтенант поставил на крыльцо зеленый чемодан, положил на него шинель.

— Пошли! — почти скомандовал Федор Федорович.

И они зашагали к калитке.

Когда неожиданно гости ушли, Лелька облегченно вздохнула и опустилась на ступеньку, согретую солнцем. Первым делом она поджала ноги и прикрыла подолом сарафана заштопанную коленку.

Рядом, на ступеньке, стоял чемодан, а на нем лежала сложенная пополам шинель. Шинель была серой и шершавой. От нее пахло валенком. На погонах весело поблескивали звездочки: по две на каждом.

Лелька покосилась на чужие вещи и быстро стянула с ноги заштопанный чулок. Будто вместе с чемоданом и шинелью в доме остался жилец и его насмешливые глаза продолжали рассматривать Лельку, отыскивая, над чем бы посмеяться.

Лелькин дом маленький, но двухэтажный. Вернее, на чердаке папа при жизни сделал небольшую комнатку «для гостей». Когда приезжал дядя Митя, его помещали на втором этаже. С тех пор гостей не было. Но за комнатой сохранилось название — «для гостей». Вот туда-то Лелька и решила определить жильца.

По крутой лестнице она полезла наверх с чужими вещами. Зеленый чемодан ударялся о верхние ступеньки, а шинель волочилась по нижним.

В комнате «для гостей» не было почти никакой мебели. Стол, топчан и табуретка составляли все ее убранство. Зато из маленького окошка была видна степь.

Лелька поставила вещи лейтенанта Шуры в уголок, чтобы он не подумал, что они кого-нибудь интересуют, и, хлопнув дверью, сбежала вниз.