Зависимы сейчас (ЛП)

— Я тоже этого не знала, — признается Дэйзи.

Я не удивлен. Дэйзи намного младше, и когда ей исполнилось около одиннадцати, её мать начала искать для неё актерские и модельные агентства. И на протяжении большей части подросткового возраста Дэйзи я помню, как она всегда выглядела изможденной, глаза были тяжелыми, она больше зевала, чем говорила.

— Наши родители не могли знать о ваших ночевках, — говорит Роуз. — Они бы никогда этого не допустили.

— Ты уверена? — спрашиваю я.

В этот момент у меня сжимается грудь, в голове начинает стучать мерзкая обида. У меня не было таких чувств по отношению к Саманте и Грэгу Кэллоуэю, пока я не попал в реабилитационный центр. До этого я считал их самыми крутыми родителями за то, что они позволили своей дочери, моей лучшей подруге, проводить со мной непомерно много времени. Просидев три месяца на терапии и став трезвым, я развеял дымку.

Я начинаю понимать, что произошло.

Рот Коннора медленно приоткрывается в осознании, давая мне понять, что он собрал всё воедино. Почему Лили такая, какая она есть.

Роуз затуманена своими собственными отношениями с родителями. Она видит мать, которая вмешивается в жизнь своих дочерей до такой степени, что сострадание превращается в удушье. Она видит отца, который любит своих детей, покупает им модные вещи и отправляет их в экзотические места, чтобы показать свою привязанность.

— Лорен, — говорит Роуз, — закончи то, что ты хочешь сказать.

— Каждый день Лили спрашивала свою мать, может ли она провести ночь в моем доме. Ответ всегда был один и тот же. А потом, когда Лили было четырнадцать или пятнадцать, Саманта наконец сказала, чтобы мы перестали спрашивать, что её ответ всегда будет «да».

Я помню, как Лили плакала на моей подушке в ту же ночь. Она никогда не говорила мне об этом прямо, но я знал, что единственная причина, по которой она вообще спрашивала свою мать, заключалась в том, что она хотела услышать слово «нет». Хоть один знак, что её мать заботится о ней так же, как о Поппи, Роуз и Дэйзи. Что она заслуживала внимания и времени своей матери. Ее мать заботилась о других сёстрах. Она вкладывала в них всю свою энергию, обходя Лили стороной, как будто та была недостойна этого тепла.

И вот она попыталась найти его на улице. Со мной. А когда этого стало недостаточно, она попыталась восполнить недостаток другими мужчинами. Сексом. Кайфом и интенсивным всплеском эмоций.

— Ты знаешь, почему Лили разрешили бывать у меня дома по ночам? — спрашиваю я Роуз, снова начиная с самого начала.

Ее щеки впадают, спина напрягается, и знакомый холод наполняет ее глаза.

— Потому что ты — Хэйл.

Как я и предполагал.

— Что это, блядь, значит? — спрашивает Райк.

— Лили не нужно было быть хорошей в чем-то, — говорю я ему. — Её мать обходила её стороной, потому что она была моей подругой. Я был её будущим.

Наследница многомиллиардной империи. Её мать сосредоточилась на Дэйзи, на Роуз, которая могла бы быть более успешной в других аспектах. Но Лили — её ценность была сосредоточена в парне. Мне. И я думаю, где-то в глубине души она сама в это поверила. Что она никогда не сможет добиться чего-то большего, чем ублажать других мужчин. Что она обречена на жизнь, меньшую, чем у её сестёр.

Дэйзи хмурится.

— Я думала, что Лили просто получала разрешение, так как она была средней во всем. Я всегда завидовала той свободе, которую она получала.

Я киваю.

— Лили считает, что она тоже должна быть благодарна за свободу.

Вот почему ей трудно признаться себе, что её обидела мать. Её могли задушить, как и её сестёр. И этого не произошло бы.

Но должна была быть золотая середина между тем, что было у Лили, и тем, что сейчас проживает Дэйзи.

Я делаю секундную паузу, эти слова даются мне труднее всего.

— Ваша мать любила тебя, Дэйзи, и тебя, Роуз, — говорю я, глядя на каждую из девочек. — Даже Поппи была осыпана подобной властной материнской любовью. А Лили... она была лишена всего этого. Она была как гадкий утёнок.

Глаза Роуз стекленеют, как будто она может заплакать. Я никогда не видел у неё слёзы. Я всегда представлял, что они леденеют. Её голос, однако, странно стоек.

— Я не знала... — она качает головой. — Моя мама хотела, чтобы вы стали парой. Я знала это, но я больше винила тебя за то, что ты забрал у меня сестру. Я не понимала, что ей в действительности некуда было больше идти.

Ну, это заставляет меня чувствовать себя дерьмом. Она говорит так, будто я был единственным вариантом для Лили.

— Она могла бы остаться дома.

— Она была бы одна, Лорен. Меня почти не было дома из-за школы и балета.

И тут волна вины просто уничтожает меня.

— Да, может, ей и следовало быть одной. Посмотри, к чему мы докатились, — я качаю головой, многократно проводя руками по волосам. Моя нога начинает подрагивать от волнения.

— В этом нет твоей вины, — говорит мне Роуз. — Наша мама должна была сказать ей, что она любит её за что-то большее, чем быть с тобой. Она могла бы найти ей занятие, что-то, чего можно добиться.

Мечта, страсть, хобби, гребаный спорт. Секс стал всем этим для Лили. И я никогда не останавливал её. Ни разу. Я был настолько поглощен своей зависимостью, что мне было все равно, что, черт возьми, она делает, лишь бы она дышала в конце ночи. До тех пор, пока она была рядом со мной — была моим лучшим, блядь, другом.

— Ты не понимаешь, — бормочу я.

Я привел её сюда. Неосознанно я привел её в это место в её жизни. Если бы меня никогда не было, она бы получила от матери ту любовь, которой так жаждала.

— Тогда скажи мне.

— Ты не поймёшь.

— Лорен...

— Она спала в моей постели! — я кричу, мои глаза наливаются кровью. Они так сильно горят. — Я позволил ей спать в одной кровати со мной. Ладно, это не было Криком Доусона. Я никогда не выгонял её после того, как мы достигли половой зрелости.

Роуз шепчет Коннору: — Я не понимаю взаимосвязи.

— Доусон и Джоуи перестали спать в одной кровати вместе в первой серии. Она сказала, что он достаточно взрослый, чтобы у него появилась эрекция.

Роуз оглядывается на меня.

— Ты ведь не занимался с ней сексом каждую ночь?

— Нет, но...

— Ты не можешь сравнивать свою жизнь с телевизионным шоу.

Тот факт, что Роуз защищает меня, не совсем помогает. Я привык к тому, что она меня разрушает, а не укрепляет. Я всё жду, когда кто-нибудь выплеснет на меня свои слова, свои чувства. Ненависть. Я заслуживаю этой боли. Это моя, блядь, вина.

— Ты не понимаешь! — я как-то поднимаюсь на ноги. — Я мог остановить её. Я должен был провожать её по той дороге каждую ночь. Я должен был сделать что-то.

Вместо этого я предоставил ей кровать для сна, место, чтобы заполнить её порок.

— Лорен, — начинает Роуз.

— Прекрати, — говорю я, положив руки на голову, эти мысли захлестывают меня приливной волной, чувство вины так невыносимо давит на грудь. — Ты должна ненавидеть меня, — говорю я ей. — Я заслуживаю этого, — я киваю. — Я уничтожил твою сестру.

Моё лицо искажается от боли, горячая слеза вырывается наружу. Я хочу ударить что-нибудь. Бежать, пока сердце не остановится, пока дыхание не станет холодным и сухим.

Никто ничего не говорит. Они ждут, пока я соберусь с мыслями.

Мое дыхание замедляется, и я потираю лицо. Когда я опускаю руки, я тихо говорю: — Я хотел бы вернуть все назад.

Я хочу повернуть время вспять. Провести Лили прямо из моего дома, по улице и до двери её собственной спальни. Я бы сказал ей, что ничего страшного, если мама её не любит, потому что её любят сестры. И ей не нужно избегать её дома, находясь в моем, что она не должна продолжать искать любовь в сексе, потому что это только оставит её опустошённой и несчастной.

Я должен был сказать ей все эти вещи, но тогда я ничего из этого не знал. И я был слишком, блядь, пьян, чтобы беспокоиться.

— Это не твоя вина, — говорит Роуз. — Ты был ребенком. Мы все были.