Зависимы сейчас (ЛП)

— Ты все равно услышишь об этом по телевидению или в таблоидах, — говорю я ей. — Она предпочла бы, чтобы ты узнала правду от меня.

Она колеблется.

— Я могу спрашивать о чём угодно?

Что угодно — очень обширное понятие, но я уверен в своей способности отклонять слишком личные вопросы. Я соглашаюсь, кивнув.

— Если это будет вопрос-ответ, то у меня тоже есть пара вопросов, — говорит Райк.

Я горько улыбаюсь.

— Конечно, как мы без тебя.

Дэйзи бросает в него ближайшую подушку.

— Это мой вопрос-ответ.

Он ловит подушку.

— Теперь ты бросаешь мои вещи, но не хочешь сесть, чертову на подушку?

— Ты настырный — тебе кто-нибудь говорил об этом?

— Я постоянно это делаю, — говорю я. — Он никогда не слушает.

Райк поднимает руки, типа какого хрена.

— Ну простите, если я вижу, что девушке неудобно сидеть на моем, чёртовом полу, и я знаю, как решить эту проблему.

— Не надо, — предупреждаю я его.

Мы не откроем эти шлюзы никогда, никогда больше. Я могу выдержать его дружелюбие к Дэйзи в крошечных микроскопических дозах, но когда он начинает говорить о девушках на полах и исправлении этого, это заставляет меня нервничать.

Дэйзи задает первый вопрос, что не особо то снижает напряжение в комнате. Не уверен, что после утечки информации что-то может сделать это.

— Были ли у вас с Лили свободные отношения?

Мне нравится называть наши отношения «фальшивыми», но когда мы стали притворной парой, мы все равно были парой. У меня было с ней все, что было бы у парня в отношениях. Кроме секса. Но когда я думаю об свободных отношениях, я представляю себе свингеров и людей, у которых несколько партнеров. Уверен, что этот термин достаточно расплывчат, чтобы охватить множество ситуаций. Только не нашу.

У меня нет конкретного ответа для Дэйзи, поэтому я должен объяснить, что мы делали. Как мы лгали ей и всем вокруг. Как наша дружба превратилась в нечто большее, но так и осталась чем-то меньшим.

— Ничего себе, — говорит Дэйзи, когда я заканчиваю. — И все для того, чтобы скрыть свои зависимости? Неужели вы не могли просто, ну, я не знаю, переехать в Европу?

— Мы думали об этом.

Ее лицо мрачнеет.

— Я пошутила.

Я пожимаю плечами, безразличный ко всему этому.

— Мы с Лили никогда не игнорировали тебя, потому что ты младше. Телефонные звонки, на которые мы не отвечали, ланчи, которые мы отменяли, все это было потому, что мы предпочитали пить и заниматься сексом, нежели быть рядом с людьми. Особенно с теми, кому нам пришлось бы врать.

— Это ужасно, — говорит мне Дэйзи.

— Так мне уже говорили.

— Вообще-то, я говорил тебе, что это пиздец, — уточняет Райк.

Дэйзи игнорирует его.

— Почему она сексуально зависима? Есть ли что-то, что вызвало это?

У меня пересыхает в горле, и я бросаю взгляд на дверь спальни.

Мы с Лили не обсуждали причину её зависимости, но я знаю, что она пыталась пролить свет на прошлое с Эллисон.

Лили замыкается в себе, когда речь заходит о её детстве, отказываясь рассматривать свои отношения с семьей такими, какие они есть на самом деле. Я могу прикоснуться к её болезненным воспоминаниям, не испытывая ужаса от боли, а она, в свою очередь, может сосредоточиться на моих, не испытывая чувства вины. Это симбиоз, который я осознал после многих часов терапии.

Позволяем ли мы себе открыться собственным чувствам — над этим мы оба работаем.

Мое молчание повисает в воздухе, пока я пытаюсь сосредоточиться на подходящем ответе.

Райк становится беспокойным из-за тишины.

— Я читал, что восемьдесят процентов сексуально зависимых людей подвергаются насилию в детстве. Лили...

— Нет, — отрезаю я, мой тон защитный и резкий. Мои глаза пылают тем же жаром, и я думаю, не поэтому ли Райк никогда не задавал мне этот вопрос раньше.

— Я не единственный, кто, блядь, спросит об этом, — огрызается он. — Тебе придется начать быть менее чувствительным.

Меня раздражает это слово... чувствительный. Оно заставляет меня звучать слабым и хрупким. Это одно из тех слов в арсенале моего отца. Я не соответствовал своему потенциалу, когда провалил тест по математике в шестом классе, когда мне пришлось делать групповой проект одному, после того как меня никто не выбрал, когда я проиграл игру в Малой Лиге. Он говорил мне, что я ничего не стою, а в детстве я не знал, как остановить слезы. Не будь таким чувствительным, Лорен. Ты слишком чувствителен, Лорен. Почему ты такой, блядь, чувствительный, Лорен? Поэтому я перестал плакать. Теперь я просто злюсь.

Мои глаза устремлены на Райка, и мой рот двигается прежде, чем я успеваю его остановить.

— Я не чувствительный, — говорю я. — Это ты вздрагиваешь каждый раз, когда я называл твою мать сукой.

Конечно, это было до того, как я узнал, что Сара Хэйл — его мать. Я просто думал, что она моя, та, которая бросила меня.

Как по команде, Райк морщится буквально от единственного ругательного слова, которое он терпеть не может.

Я наблюдаю за тем, как на его лице сменяются эмоции, и за секунду он останавливается на одной: Чувстве вины.

Я ожидал ярости, словесной битвы, чего-то, что закрепило бы беспорядки, крутящиеся в моем животе. А не того, что его глаза затуманятся раскаянием, как будто это он злопыхательски оклеветал свою мать.

Он знает меня. Он знает, о чем я думал, почему я говорю то, что говорю. Между агрессивным отношением и нецензурной бранью я часто забываю, что у Райка есть мозг, возможно, работающий лучше моего.

— Не чувствительный, — говорит он мягко, почти нерешительно. — Думаю, оберегающий и оборонительный — более подходящие слова.

Его глаза наполняются извинениями, он не хочет причинять мне боль, как это делал мой отец. У Райка нет такого страха, как у меня, что я превращусь в Джонатана Хэйла. Но на мгновение Райк, должно быть, почувствовал, каково это — быть им. Я лично знаю, что это не очень приятно.

Глубоко вздохнув, я говорю: — Ничего не могу с собой поделать. Я всегда буду защищаться, когда дело касается Лили.

— Мы её сестры, — вклинивается Роуз. — Все в этой комнате любят Лили и тебя. Мы — последние, от кого ты должен обороняться.

Внутри меня что-то горит, слова так и просятся наружу. Я никогда не говорил ни с одной из сестер Лили об их детстве. Знаю только то, что видел, и то, что Лили мне рассказывала. Если кто-то и может заполнить пробелы и помочь мне ответить на вопрос Дэйзи, так это Роуз.

— Почему Лили разрешалось проводить ночи в моем доме? — спрашиваю я.

— Ты был её другом.

— Роуз. Какие друзья в двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет проводят большинство ночей в чужом доме?

Она сужает глаза.

— Обычно это было на выходных.

Твою мать. Кто-то ударил кувалдой по моему животу.

Судя по выражению её лица, она понятия не имеет, сколько ночей Лили ночевала у меня дома, когда мы были детьми. Но сколько занятий организовывала для неё мать Роуз? Балет, верховая езда, фортепиано, французский.

От моего шока Роуз начинает яростно качать головой.

— Я бы знала. Я бы видела, как она входит через парадную дверь по утрам...

Ее лицо мрачнеет, и Коннор тянется к её руке, пока она ошеломленно смотрит вдаль.

— Ты никогда не видела её по утрам, — говорю я то, о чем думает Роуз. — Водитель моего отца всегда отвозил нас в школу из моего дома.

— У меня были встречи клуба по утрам. Я всегда уходила рано, поэтому я просто думала, что она спит, — это не было обязанностью Роуз заботиться о Лили. Она всего на два года старше. — Сколько ночей Лили спала у тебя дома?

— В средней школе около четырех дней в неделю, а потом она стала приходить всё чаще и чаще, пока не перешла в старшую школу... — я качаю головой и сокрушаюсь. Это моя вина. Огромная часть того, что произошло, я знаю, это моя вина. — ...в старших классах она ночевала у нас почти каждую ночь.