Страница 70 из 142
34-й пехотный полк потерял одного из своих батальонных командиров, который был убит пулей, пущенной из окна дома на площади Шатле.
Во время этих столкновений подожгли заставы, и национальный гвардеец из Батиньоля, которого хотели разоружить именем народа, открыл огонь и убил трех человек, которых отвезли в морг.
Мы сказали, что в одиннадцать часов прозвучал сигнал сбора, обращенный к национальной гвардии. Пренебрежение, определенно проявленное к ней, вначале заставило ее задуматься, но вскоре она поняла, что этот сигнал прозвучал скорее от имени народа, чем от имени королевской власти.
И тогда национальная гвардия начинает появляться на улицах. Однако свое решение она приняла заранее; на этот раз она остановит огонь, на этот раз она выступит посредником между предместьем Сент-Антуан и Тюильри, но свои условия она поставит сразу же: кабинет министров падет, а реформа будет принята.
С криками «Да здравствует реформа! Долой министров!» вперед идет 10-й легион. Он останавливает артиллерийские фургоны, которые едут по Бурбонской площади. Начиная с этой минуты боеприпасов у войск не больше, чем у народа: кровь должна перестать литься.
К Тюильри направляется батальон 2-го легиона. Ему сказали, что королю неизвестна воля народа, и он идет донести до него эту волю устно. Батальоном командует г-н Леон де Лаборд, сын старого генерала, получившего баронский титул в сражении при Ваграме. Однако ворота Тюильри заперты; батальон поворачивает обратно, на бульваре сталкивается с эскадроном кирасир, готовящимся напасть на народ. Он встает между ним и народом: атака остановлена.
Отряд 3-го легиона проследовал по улице Монмартр и с криками «Да здравствует реформа! Долой министров!» спустился к монастырю малых августинцев.
Подойдя к церкви, отряд обнаруживает рядом с ней городских стражников, атакующих народ; он выставляет вперед штыки и идет на стражников, которые отступают.
Отряды национальных гвардейцев разделяются на взводы и обходят улицы, бульвары и набережные. Кажется, что для всех установлен общий пароль и пароль этот — «Оружие на караул!» Никаких враждебных действий между национальной гвардией и регулярными войсками не происходит. Солдаты не кричат «Да здравствует реформа! Долой министров!», но позволяют сколько угодно выкрикивать эти лозунги национальным гвардейцам и народу.
Вскоре это вмешательство национальной гвардии, вполне дружественной по отношению к народу и вполне враждебной по отношению к власти, становится известно в Тюильри. Крики «Да здравствует реформа! Долой министров!» услышали одновременно король и министры. Господин Гизо, действуя от своего имени и имени своих коллег, подает в отставку, которую принята.
Он покинул Палату депутатов всего на четверть часа; этой четверти часа ему было достаточно для того, чтобы посетить Тюильри и вернуться.
Он возвращается и садится на министерскую скамью.
Как только он оказывается там, г-н Вавен поднимается на трибуну и делает запрос кабинету министров.
Достопочтенный депутат хочет знать, почему национальная гвардия была созвана так поздно; он обращается к министрам и требует от них объяснений.
Господин Гизо встает и прямо с места отвечает:
— Полагаю, что вступать сейчас в какие-либо дебаты по поводу запроса достопочтенного господина Вавена не соответствует ни государственным интересам, ни данному моменту времени…
Ропот в зале прерывает министра. Все думают, что это снова один из тех высокомерных уходов от ответа, какие свойственны ему всегда; однако он поднимает руку, давая знать, что он не закончил говорить. Все смолкают.
— Король, — продолжает он, — только что вызвал к себе господина графа Моле…
Аплодисменты, начавшиеся на балконах, прерывают его.
Со своим привычным спокойствием он ждет, когда эти жестокие одобрительные рукоплескания затихнут, а затем обычным своим голосом продолжает:
— … король вызвал к себе господина графа Моле, чтобы поручить ему сформировать новый кабинет. Что же касается нас, то вплоть до того момента, когда нам будет дано право сложить с себя наши полномочия, мы будем поддерживать порядок, как делали это до сего дня.
Как только были произнесены эти последние слова, возбуждение в зале достигает предела; все вскакивают со своих мест, в амфитеатре возникают оживленные группы, министерскую скамью буквально осаждает вал депутатов центра, которые с резкими вопросами обращаются к г-ну Гизо, и среди этого парламентского большинства, покинутого его вождем, раздаются слова трусость и предательство.
Призыв «Идемте к королю! Идемте к королю!» увлек вон из зала почти половину депутатов.
В ту же минуту балконы пустеют. Все спешат разгласить за стенами Палаты депутатов новость, которую никто не узнал бы без депутатского запроса г-на Вавена. Пока она проносится, словно дуновение радости, по Парижу, посмотрим, что в это время делает король.
Король стоит в оконной нише вместе с г-ном Моле. Кажется, будто он совершенно в стороне от того, что происходит. Страшный урок, который пошатнул все убеждения и даже все интересы, прошел мимо него, не просветив его ни на минуту. Он обсуждает с г-ном Моле формирование нового кабинета министров; но, пребывая в убеждении, что его политика безупречна, он хочет пожертвовать орудиями своей политики, но не самой этой политикой.
— Эта прогулка учащихся, — говорит он, — только и всего.
Тщетно г-н Моле пытается разъяснить ему, что на сей раз это поединок между народом и королевской властью. Господин Моле не добивается от него никаких уступок и уходит, ничего не решив; он увидится с королем вечером.
И действительно, какое-то время можно было думать, что этой уступки окажется достаточно, чтобы ответить на требования народа. Стоило распространиться слуху о падении г-на Гизо, как, будто вся эта ненависть была обращена на него одного, она, казалось, рассеялась и везде сошла на нет.
Как видно, в глазах всех кабинет Гизо был очень плох, коль скоро кабинет Моле воспринимался как улучшение.
Слух о новом кабинете распространяется в четыре часа пополудни. В ту же минуту город меняет облик, толпа стекается на бульвары, на всех лицах читается надежда. Незнакомые между собой люди перебрасываются словами, спрашивая один другого, верна ли эта новость, в которую никто не может поверить, и, услышав в ответ взаимное «да», пожимают друг другу руки, как если бы были старыми друзьями.
Все происходит в короткие и мрачные дни года. В половине шестого опускается темнота. Но в ту же минуту тысячи свечей загораются в окнах. Париж сияет светом не только по всей линии бульваров, далеко вглубь освещены и все поперечные улицы, которые выходят на них.
Но это еще не все. В руках людей простого народа пылают факелы; горящие свечи, вставленные в стволы ружей, создают подвижную иллюминацию под иллюминацией недвижной. Дождь, шедший с утра, прекращается; ветер, дувший в течение двух дней, стихает. Цепь огней тянется от площади Мадлен до площади Бастилии.
Среди всеобщего ликования слышатся две песни: «Марсельеза» и «Песнь жирондистов».
Пятьдесят лет заключены, так сказать, между двумя этими гимнами, один из которых служит выражением угрозы, а другой — выражением самоотверженности.
Самая большая толпа собирается возле кафе «Большой балкон», этого второго фасада театра Опера-Комик; именно здесь звучат самые шумные песни, именно здесь слышатся самые бешеные аплодисменты. Владелец кафе зажег все газовые фонари, и заполыхал яркий свет, бросая фантастические отблески на радостные лица людей.
Половина десятого вечера; ночь обещает превратиться в одно долгое гулянье. Тем не менее какая-та тревога еще бродит в головах людей, склонных к сомнению.
Этот кабинет министров Моле, из кого он будет состоять? Да и существует ли он? Не ложная ли это новость, подброшенная народу, чтобы укротить его?
Успокаивает одно: все видят, что особняк Гизо иллюминирован, как прочие дома, а такой иллюминацией может управлять лишь рука преемника министра.