Страница 8 из 164
Впрочем, хотите знать, что думала г-жа де Сталь, наделенная твердостью духа, о слабодушном герцоге Орлеанском?
Мы приводим выдержку из ее сочинения:
«Ему были присущи скорее проявления недовольства, нежели замыслы, скорее робкие попытки, нежели подлинные устремления. В существование Орлеанской партии заставляла верить повсеместно утвердившаяся в головах тогдашних журналистов мысль о том, что отклонение от линии наследования трона, как это произошло в Англии, может оказаться благоприятным для установления свободы, если поставить во главе государственного устройства короля, который будет обязан ему троном, вместо короля, который будет считать себя ограбленным конституцией.
Однако герцог Орлеанский был, во всех возможных отношениях, человеком наименее годным для того, чтобы сыграть во Франции ту роль, какую сыграл Вильгельм III в Англии, и, даже оставляя в стороне то уважение, какое люди питали к Людовику XVI и должны были к нему питать, герцог Орлеанский не мог ни поддержать самого себя, ни послужить опорой кому-нибудь другому. Он обладал изяществом, благородными манерами, салонным остроумием, но его успехи в свете развили в нем лишь крайне легкомысленное отношение к нравственным устоям, и, когда революционные бури подхватили его, он оказался не только без сил, но и без сдерживающих начал. Мирабо во время нескольких бесед с ним прощупывал его моральную доблесть и в итоге убедился, что никакое политическое начинание не может иметь основой подобный характер.
Герцог Орлеанский всегда голосовал заодно с народной партией Учредительного собрания, возможно, в смутной надежде взять главный выигрыш, но это надежда так и не приобрела ясных очертаний ни в одной голове. Говорят, что он подкупал чернь. Так это или не так, но нужно не иметь никакого представления о революции, чтобы полагать, будто эти деньги, если он их раздавал, оказали на нее хоть малейшее влияние. Целиком весь народ нельзя привести в движение с помощью средств такого рода. Основная ошибка придворных всегда состояла в попытках отыскать в каких-нибудь частных обстоятельствах причину чувств, выраженных всей нацией».
Госпожа де Сталь права: великие народные мятежи происходят вследствие потребности в изменениях, которую из-за тягости своего положения испытывают нации.
Первые мятежи всегда непроизвольны, неудержимы и предопределены.
Однако в ходе этих мятежей в них берут верх частные интересы, которые всегда ведут нации дальше той цели, какую те желали достичь.
Так, захватывая в 1789 году Бастилию, парижане безусловно не желали ни тюремного заключения короля Людовика XVI, ни суда над ним, ни его казни.
Так, выкрикивая в 1830 году лозунг «Да здравствует Хартия!», парижане не желали ни падения Карла X, ни призвания герцога Орлеанского на трон.
Так, выкрикивая в 1848 году лозунг «Да здравствует реформа!», парижане не желали ни падения короля Луи Филиппа, ни установления республики.
Все, чего они хотели в 1789 году, — это конституция.
Все, чего они хотели в 1830 году, — это отмена королевских указов.
Все, чего они хотели в 1848 году, — это смена кабинета министров и избирательная реформа.
Остальное сделали частные интересы.
Это приводит нас к выводу, что поскольку Провидение может действовать лишь при помощи людских средств, то эти частные интересы являются средствами, которыми пользуется Провидение.
Однако в 1789 году события нарастают, тесня друг друга, и мы возвращаемся к ним.
Десятого июля Лафайет, человек смелых начинаний, одна часть жизни которого прошла в разжигании революций, а другая — в их подавлении, 10 июля, повторяем, Лафайет зачитал в Национальном собрании Декларацию прав человека.
Вечером 11 июля, прямо во время ужина, Неккер получил приказ покинуть Францию, положил письмо в карман, закончил трапезу и, встав из-за стола, произнес всего лишь одно слово:
— Поехали!
Двенадцатого июля Людовик XVI формирует новый кабинет министров и мятеж, еще не сознающий своей силы, еще почти не застрахованный от опасности, начинает выплескиваться на улицы.
Камиль Демулен, возможно, единственный, наряду с Петионом, республиканец, который существует тогда во Франции, является душой этого мятежа.
Пале-Рояль является его центром; Пале-Рояль первым имел свой клуб, «Социальный кружок», и свою газету, «Железные уста».
Пале-Рояль имеет своих подстрекателей, которые посылают депутации в Коммуну и Национальное собрание.
Это из Пале-Рояля выходит толпа людей, которые намереваются освободить французских гвардейцев, заключенных в тюрьму Аббатства.
Это из Пале-Рояля выходит шествие, которое Королевский немецкий полк обагрит кровью и которое торжественно несет бюсты Неккера и герцога Орлеанского.
Это, наконец, из Пале-Рояля исходит то ураганное дыхание, которое опрокинет Бастилию.
Где был герцог Орлеанский в тот страшный день? Стоял позади чуть приоткрытой ставни у какого-нибудь окна, которое выходило на улицу, заполненную смутой и шумом.
А где был тогда герцог Шартрский? О, это как раз всем известно! Герцог Шартрский вместе со своими братьями, сестрой и г-жой де Жанлис был в замке Сен-Лё.
Обитатели замка были заняты представлением спектакля, когда им сообщили о том, что городские заставы сожжены, Королевский немецкий полк стрелял в народ, французские гвардейцы стреляли в солдат Королевского немецкого полка и мятежники двинулись на Бастилию.
Это новость была настолько интересна, что она тотчас же прервала спектакль. Одни вскочили в седло, другие кинулись к каретам, причем актеры даже не стали тратить время на то, чтобы переодеться; один из них появился в облике Полифема на бульваре и, принятый там за аристократа, который насмехается над происходящим, едва не был растерзан в клочья.
В те времена особняк Бомарше, развалины которого мы видим еще и сегодня, высился на бульваре, посреди очаровательного террасного сада. Бомарше был дружен с Пале-Роялем, так что г-жа де Жанлис нередко приводила юных принцев в дом автора «Женитьбы Фигаро», и именно с террасы человека, который, со своей стороны, немало способствовал тому, что теперь совершалось, они наблюдали за падением Бастилии.
Это падение доставило герцогу Шартрскому огромную радость.
Роялистский памфлет, лежащий у нас перед глазами, обвиняет его в том, что, наблюдая это зрелище, он не мог сдержать своего восторга:
«Он не мог усидеть на месте, он топал ногами и хлопал в ладоши, приветствовал всех прохожих и в конце концов впал в такое исступление, что г-жа де Жанлис, которая в душе была рада ничуть не меньше его, сочла необходимым остановить посредством выговора это откровенное ликование».
Мы не придерживаемся мнения роялистского памфлета: этот восторг был прекрасен, государь; но почему вы не заказали картину, изображающую захват Бастилии, подобно тому как вы заказали полотно, изображающее разрушение железной клетки в монастыре Мон-Сен-Мишель? Возможно, став королем, вы бросили бы на нее взгляд и осознали бы, видя перед собой поступок принца, то, что было непоследовательным в поведении короля.
После дня 14 июля настала ночь 4 августа. Герцог Орлеанский внес свой вклад в жертвы, принесенные в ту ночь, отказавшись от всех прерогатив, какие он имел во Французской Валлонии как великий бальи Соммьера.
Однако все это не дало Франции хлеба, а Франция буквально умирала с голоду.
V
Страшные предзнаменования множились, предвещая на этот раз не смерть короля, а конец монархии; на протяжении целого года разговоры шли лишь о бедствиях.
Тринадцатого июля 1788 года чудовищный град опустошил Францию; вся область, прилегающая к Шартру, самая богатая во Франции, была разорена; сорок три прихода в Иль-де-Франсе лишились своих урожаев; из финансово-податного округа Клермон-ан-Бовези писали, что в его пятидесяти четырех приходах мало того что нечем кормиться, но и нечем засевать в следующем году поля.