Страница 71 из 164
Не колеблясь, явился я разделить ваши опасности, стать среди героического населения и употребить все мои силы, чтобы предохранить вас от междоусобной войны и анархии.
Возвращаясь в Париж, я с гордостью надел славную трехцветную кокарду, которую снова стали носить вы и которую долго носил я сам.
Палаты скоро соберутся; они примут меры для установления царства законов и сохранения прав нации.
Отныне хартия будет истиной. ЛУИ ФИЛИПП ОРЛЕАНСКИЙ».
Но, перед тем как написать это воззвание, перед тем как принять на себя это обязательство, герцог Орлеанский, подобно тем древним, которые не предпринимали ничего важного, не обратившись за советом к оракулу Дельф или Додоны, герцог Орлеанский обратился за советом к Калхасу с улицы Сен-Флорантен.
Услышать мнение умирающего, который еще распоряжался коронами, принц поручил г-ну Себастьяни. Войдя в спальню г-на де Талейрана в ту минуту, когда тот совершал свой утренний туалет, генерал вручил ему письмо принца, написанное в форме обращения за советом.
— Пусть соглашается, — промолвил г-н де Талейран.
И принц согласился.
Благодаря этому согласию в стране свершилась великая революция: буржуазная монархия заменила монархию аристократическую.
XLIV
Воззвание герцога Орлеанского было зачитано в Палате депутатов и встретило там восторженный прием. В этот момент имела место короткая передышка, когда все огляделись по сторонам, желая знать, куда пришли.
Бенжамену Констану, г-ну Гизо, г-ну Берару и г-ну Вильмену поручили хоть немного навести порядок на этой шахматной доске, где накануне было опрокинуто столько пешек и где королю, потомку стольких королей, был поставлен шах и мат.
Вот какой был итог работы этих господ:
«Французы! Франция свободна. Деспотическая власть поднимала свое знамя; героическое население Парижа низвергло его. Подвергшийся нападению, Париж силой оружия доставил торжество священному делу, которое тщетно пыталось восторжествовать на выборах. Власть, незаконно распоряжавшаяся нашими правами, возмущавшая наше спокойствие, угрожала одновременно свободе и порядку; мы снова обретаем порядок и свободу. Нет более опасности для прав, приобретенных прежде; нет более преград между нами и правами, которых нам еще недостает.
Правительство, которое безотлагательно обеспечило бы нам эти блага, является сегодня первой потребностью отечества. Французы! Те из ваших депутатов, что уже находятся в Париже, собрались и, в ожидании законного участия Палат, призвали француза, всегда сражавшегося только за Францию, а не против нее, герцога Орлеанского, исполнять обязанности королевского наместника. В этом они видят надежное средство быстро и мирным путем закрепить успех самой законной обороны.
Герцог Орлеанский предан национальному и конституционному делу; он всегда защищал его интересы и исповедовал его принципы. Он будет уважать наши права, поскольку свои права получит от нас. Посредством законов мы обеспечим себя всеми гарантиями, необходимыми для того, чтобы сделать свободу сильной и прочной:
восстановление национальной гвардии с правом участия национальных гвардейцев в выборах ее офицеров;
участие граждан в формировании органов муниципального и департаментского управления;
суд присяжных для правонарушений со стороны печати;
законным образом установленная ответственность министров и второстепенных служащих органов управления;
законным образом упроченное положение военных;
переизбрание депутатов, получивших государственные должности.
Совместно с главой государства мы дадим нашим институтам развитие, в котором они нуждаются.
Французы! Герцог Орлеанский уже и сам высказался, и речь его была такой, какая подобает свободной стране.
"Палаты скоро соберутся, — заявил он вам. — Они примут меры для установления царства законов и сохранения прав нации.
Отныне Хартия будет истиной "».
Все было правильно, за исключением одного небольшого изменения, сделанного в последней строке.
Изменение это казалось мелким, но значило много. Вместо слов «Отныне хартия будет истиной» эти господа вставили: «Отныне Хартия будет истиной».
Эта опечатка избавляла от необходимости создавать новую хартию и приводила к тому, что правительство, возникшее благодаря баррикадным боям, намеревалось использовать прежнюю хартию и брало на себя обязательство предоставлять народу лишь ту совокупность свобод, какую обещало свергнутое правительство.
К герцогу Орлеанскому была направлена депутация Палаты: ей предстояло вначале поздравить его со вступлением в должность королевского наместника, а затем сопроводить в Ратушу.
В Ратушу, то есть в крепость, где на протяжении последних девятисот лет при каждом мятеже укрывается великая народная богиня, именуемая Революцией.
На сей раз Революция тоже пребывала там, и, когда она получила власть, понадобилось, чтобы туда пришел герцог Орлеанский, дабы власть эта была освящена.
Принц и сопровождавшая его депутация двинулись в путь.
Герцог Орлеанский ехал верхом, испытывая в глубине души тревогу, но внешне был спокоен.
За ним следовал г-н Лаффит, и, поскольку он не мог идти пешком, так как вывихнул себе ногу, и не мог ехать в карете, так как мостовые были разворочены, его несли в портшезе савояры.
Все обстояло хорошо от Пале-Рояля до набережной: они находились еще в буржуазном квартале, и буржуазия бурно приветствовала своего избранника.
Но, миновав Новый мост, они вступили на территорию простого народа, и проявления восторга мало-помалу угасли, уступив место ледяному молчанию.
По прибытии на Гревскую площадь они оказались в обстановке восстания; при виде людей с обнаженными руками, кочевий на соломе и следов сражения, которые заботливо сохранили, вместо того чтобы устранить их, как это было сделано повсюду, никак нельзя было предположить, что в других кварталах все уже закончилось и что ради Палаты пэров, Палаты депутатов и Пале-Рояля народ сдаст свои позиции.
Нет, казалось, что народ, мрачный, озабоченный и бдительный, укрылся в Ратуше.
Герцог Орлеанский спешился; мрачный свод Ратуши зиял перед ним, словно пасть бездны; смертельно бледный, он поднялся по лестнице и вместе со своим малочисленным кортежем исчез из виду в глубине Ратуши.
Понятно, что для каменного чудовища, проглотившего его, такая пожива была лишь на один укус.
Господин де Лафайет ожидал своего августейшего посетителя, стоя на площадке парадной лестницы Ратуши.
Случай сделал меня свидетелем этого приема герцога Орлеанского: я прибыл из Суассона, куда по приказу генерала де Лафайета ездил за шестью тысячами фунтов пороха.
Обстановка была серьезной и торжественной: этот поступок, который совершил герцог Орлеанский, явившись просить одобрения у народа во дворце народа, был полным, окончательным и необратимым разрывом с монархической властью по божественному праву; это было увенчание пятнадцати лет тайных происков; это было коронование мятежа в лице принца крови.
Тем не менее подробности этого приема весьма скудны, принимая во внимание величие самого события; дело заключалось в особенности Лафайета распылять величие и торжественность обстоятельств, в которых он оказывался, пристальным вниманием к деталям.
Вначале была зачитана декларация Палаты депутатов.
Когда депутат, зачитывавший ее, дошел до слов «Суд присяжных для правонарушений со стороны печати», человек, которому предстояло издать знаменитые сентябрьские законы, наклонился к Лафайету и промолвил:
— Эта статья совершенно лишняя, дорогой генерал, поскольку, надеюсь, никаких правонарушений со стороны печати впредь не будет.
Затем, когда чтение закончилось, он положил руку на сердце и произнес в ответ:
— Как француз я оплакиваю беды, причиненные стране, и пролитую кровь; как принц я счастлив внести свой вклад в благополучие нации.