Страница 37 из 164
Да, сударь, я роялист и признаю Людовика XVIII в качестве моего законного государя; вся моя надежда на возрождение Франции зиждется на его добродетелях, его опытности, его познаниях, его милосердии и на возвращении нации к правде, здравому смыслу, любви к порядку, своим законам и своим королям. Таковы убеждения, в которых я хочу жить и умереть.
Имею честь быть и т. д. ДЮМУРЬЕ».
Это письмо можно найти в октябрьском номере журнала «Северный зритель» за 1799 год.
Впрочем, письмо Дюмурье подтверждала декларация молодых принцев. Эта декларация, которой предстояло стать актом примирения между старшей и младшей ветвями Бурбонов, была, по существу говоря, продиктована графом д'Артуа герцогу Орлеанскому. Копия декларации была послана Людовику XVIII в Митаву, в то время как ее оригинал остался в архивах графа д'Артуа в Лондоне.
Вот текст этой декларации, которая, следует согласиться, весьма напоминает отказ от своих слов.
«Пребывая в убеждении, что большая часть французского народа разделяет все чувства, какие движут нами, мы заявляем, что приносим как от имени наших честных соотечественников, так и от нашего собственного имени, торжественную и священную клятву, на своем мече присягая нашему королю жить и умереть преданными нашей чести и нашему законному государю.
Если же неправедное употребление какой-либо неодолимой силы приведет, не дай Бог, к тому, что на французский трон будет де-факто и никоим образом не по праву посажен кто-либо отличный от нашего законного короля, мы заявляем, что будем как с доверием, так и с преданностью следовать голосу чести, предписывающей нам взывать, до нашего последнего дыхания, к Богу, французам и нашему мечу».
Спрашивается, как был бы принят в Пале-Рояле смельчак, который сунул бы 8 августа 1830 года эту декларацию под нос королю Луи Филиппу I?
Благодаря этой декларации герцог Орлеанский и его братья заняли за границей положение иностранных принцев и получили часть денежных пособий, которые предоставляла Англия.
Их частью являлась ежегодная рента в пятьдесят тысяч ливров.
Кстати сказать, это сближение умело подготавливала в течение полугода вдовствующая герцогиня Орлеанская; она написала Людовику XVIII, который по этому случаю в свой черед отправил следующее письмо герцогу д'Аркуру:
«Митава, 27 июня 1799 года.
Спешу поделиться с Вами, господин герцог, чувством удовлетворения, испытываемого мною от возможности проявить милосердие в отношении герцога Орлеанского, моего кузена. Его достопочтенная мать, эта добродетельная принцесса, проявляет себя чересчур великой в своем несчастье, чтобы получить от меня новый удар, способный внести смертельное отчаяние в ее сердце. Она выступила посредником между своим королем и своим сыном. С сердечной чувствительностью я воспринял одновременно слезы матери и изъявления покорности сына, которого его малая опытность заставляла подчиняться злодейским указаниям чудовищно преступного отца.
Это решение было принято по предложению моего совета, и я испытываю тихое удовлетворение, сообщая Вам, что члены совета единодушно высказались в пользу милосердия и прощения. ЛЮДОВИК».
Как видим, Людовик XVIII был жутким ростовщиком и заставил дорого заплатить за это милосердие и прощение, которое он не даровал, а дал взаймы, чтобы иметь право взять их обратно.
Несмотря на это кажущееся сближение, отношения между герцогом Орлеанским и графом д'Артуа оставались трудными. И потому герцог Орлеанский вернулся к своему замыслу поездки в Испанию. Вдовствующая герцогиня Орлеанская жила в местечке Сарриа близ Барселоны. Трое ее сыновей отправились на Менорку и отыскали там неаполитанский корвет, который доставил их на рейд Барселоны.
Но испанский королевский двор проявил прежнюю щепетильность, так что молодые принцы не смогли сойти на берег, и, так и не увидев матери и не получив возможности общаться с ней иначе, чем письмами, они были вынуждены вернуться в Англию.
Однако следствием этой переписки стало воссоединение принцессы Аделаиды с матерью.
Тем временем Бонапарт утвердил в Маренго свою зарождающуюся власть не только во Франции, но и в Европе и готовился принять титул императора французов, заставив при этом короля Англии отказаться от титула короля Франции.
Эти новости оказали огромное влияние на Европу. 21 января 1801 года, в годовщину казни Людовика XVI — подумал ли император Павел I об этом странном совпадении дат? — так вот, 21 января 1801 года император Павел I отказался поддерживать дело Бурбонов и призвал Людовика XVIII покинуть Митаву вместе со своим маленьким двором. Этот призыв был равносилен приказу. Людовик XVIII покинул Митаву и перебрался в Пруссию.
Однако Пруссия тоже не хотела делать что-либо неприятное первому консулу и Французской республике, так что Людовика XVIII призвали отказаться от титула короля Франции. Возможности противиться этому не было, и он принял титул графа де Лилля.
Фортуна Бонапарта шагала гигантскими шагами; удача, которая витает над предызбранными людьми, сопровождает их повсюду. Задетый пушечным ядром в битве при Маренго, он отделался царапиной. Находясь под угрозой гибели от адской машины Карбона и Сен-Режана, он увидел, как эта адская машина, взорвавшись, убила пятьдесят шесть человек и ранила двадцать двух, но сам не пострадал. Наконец, он ускользнул от Жоржа Кадудаля, вероятно самого страшного из ополчившихся против него заговорщиков, провалившийся заговор которого, избавив первого консула от Моро и Пишегрю, двух его врагов, дал ему возможность свести на нет распространившиеся слухи о его сговоре с Бурбонами.
Герцог Энгиенский, арестованный 15 марта 1804 года в Эттенхайме и привезенный 20-го числа в Париж, был расстрелян 21-го во рву Венсенского замка.
Наконец, 2 ноября того же года папа Пий VII отбыл из Рима, 25-го числа того же месяца прибыл в Фонтенбло, 28-го отправился в Париж в одной карете с Наполеоном и 2 декабря короновал его в соборе Парижской Богоматери императором французов.
То были жестокие удары, нанесенные надеждам принцев-изгнанников.
XXIII
Посмотрим, какое воздействие оказали все эти разнообразные события на будущего короля Франции, которому предстояло в свой черед пережить несколько покушений на его жизнь и ускользнуть от адской машины Фиески и пуль Алибо, Мёнье и Леконта.
Почти сразу после казни герцога Энгиенского последовала смерть Жоржа Кадудаля, часть заговорщиков погибли на эшафоте, другие были помилованы императором, а кто-то сумел бежать и укрылся в Англии.
На этот раз граф д'Артуа не утратил бдительности и не стал оказывать эмигрантам полного доверия; зная ловкость одного из офицеров Жоржа Кадудаля, он вызвал его к себе; это был Бреш: более удачливый, чем его генерал, он смог вернуться в Англию после предпринятого в Париже покушения.
— Вы знакомы с Дюмурье? — спросил его принц.
— Нет, монсеньор, — ответил Бреш.
— Тем хуже; а из его окружения вы тоже никого не знаете?
— Я не знаю этих людей даже по имени.
— Очень жаль.
— Почему, монсеньор?
— Потому, что я побудил бы вас увидеться с этими людьми.
— Зачем, монсеньор?
— Чтобы побеседовать с ними.
— О чем?
— О чем угодно, это не имеет значения.
— Если речь идет лишь о такой безделице, я вступлю в сношения с Дюмурье или с его друзьями.
— Сделайте это как можно быстрее.
Дюмурье жил в небольшом деревенском доме вблизи Лондона. Уже на другой день Бреш отправился туда и стал прогуливаться возле сада, делая вид, будто занят лишь тем, что любуется его очарованием и красотой цветов. Кто-то из обитателей дома, заметив незнакомца, учтиво пригласил его войти в сад, что тот и сделал. Разговор начался на английском языке, но вскоре Бреш сказал:
— Полагаю, что вы француз, как и я, так что нам будет удобнее говорить на родном языке.
— Я одного мнения с вами, — ответил обитатель дома.