Страница 82 из 130
Пока дым рассеивается, у них хватает времени проскользнуть через открытую отдушину в подвал дворца. Но вот дым рассеялся, федераты видят усеянный трупами двор и, полагая, что убили всех, уходят.
Когда наступает ночь, в подвал спускается привратник министерства, приносит беглецам плохонькую одежду, которую он взял в собственном гардеробе и гардеробе своих соседей, обрезает им волосы и усы и одного за другим выпускает наружу.
Другой отряд беглецов, состоявший из тридцати или сорока человек и находившийся под командованием молодого швейцарского офицера лет двадцати пяти, г-на Форестье де Сен-Венана, попадает в окружение на площади Людовика XV. Спасение невозможно, и речь идет о том, чтобы красиво умереть. Впрочем, когда люди пытаются красиво умереть, им нередко удается спастись. Трижды они идут в штыковую атаку на жандармский пост и канониров, которые окружили их; трижды они прорываются наружу, но тотчас наталкиваются на новые людские стены, еще более мощные, чем первые. После боя, длившегося четверть часа, численность отряда уменьшается до десяти человек. Эти десять человек делают последнее, отчаянное усилие, и им удается разорвать сжимавшее их железное кольцо. Перед ними тянутся Елисейские поля; беглецы бросаются под прикрытие деревьев, обороняются, перебегая от ствола к стволу, и падают мертвыми один за другим. Господин Форестье остается один; он бросается вперед и вскоре касается рукой стены какого-то сада; чудесным образом целый и невредимый, полный сил и наделенный проворством, он подтягивается на руках; еще мгновение, и он будет уже по другую сторону стены. Но в этот момент один из жандармов пускает свою лошадь в галоп, перескакивает через ров, отделяющий прогулочную аллею от стены сада, и из карабина в упор стреляет беглецу в спину.
Господину де Монмоллену, который незадолго до этого вступил в полк в качестве знаменщика батальона и, чтобы принять в участие в бою, был вынужден позаимствовать мундир у г-на де Форестье, своего друга, удалось выйти из Тюильри, имея под своим началом несколько солдат, и проложить себе путь к подножию статуи на Вандомской площади; там, не имея возможности двигаться дальше, он останавливается, продолжает сражаться, убивает и ранит несколько своих противников, но в конце концов получает смертельный удар в спину и падает на руки капрала, пытающегося спасти его.
— Дружище, — говорит ему г-н де Монмоллен, — заботься не обо мне, а о знамени.
Однако в ту минуту, когда капрал получает знамя из рук своего офицера, он падает сам, сраженный смертельным ударом.
И тогда г-н де Монмоллен собирает все силы, какие у него остались, заворачивается в знамя, скрещивает руки на груди и умирает.
Чтобы добраться до его мертвого тела, пришлось разорвать знамя.
Молодой дворянин, г-н Шарль д’Отишан, сумел выбраться из дворца и отступал по улице Эшель; он был один. Два федерата-бретонца останавливают его. У него в каждой руке по пистолету; он производит два выстрела одновременно и убивает обоих врагов, но в ту же минуту появляется дюжина санкюлотов, которые хватают его и тащат на Гревскую площадь; там в это время убивают шестьдесят швейцарцев, которых, как было сказано выше, привели с площади Людовика XV. Понятно, что убийство шестидесяти человек не может обойтись без некоторой сумятицы вокруг бойни. Волна этого людского океана накатывается на пленника и отделяет его от конвоиров. Они тянут руки, чтобы схватить его снова, кричат, изобличают его как аристократа, и все кидаются вдогонку за беглецом; но, убегая, он успевает подобрать с земли штык и, когда его хватает за воротник какой-то национальный гвардеец, вонзает ему этот штык в грудь; затем, видя открытую дверь, он бросается в дом, натыкается на лестницу, поднимается наверх, из окна вылезает на крышу, спускается в соседний дом, бросает штык, спокойно засовывает руки в карманы и, придав лицу соответствующее выражение, выходит через дверь, обращенную на одну из прилегающих улочек, где никто и не думает остановить его.
В восемь часов утра, то есть примерно за час до начала сражения, на террасу Фельянов привели захваченный незадолго до этого лжепатруль. Он состоял из одиннадцати вооруженных мушкетонами роялистов, среди которых находился аббат Буйон, театральный сочинитель, и публицист Сюло, главный редактор роялистской газеты «Деяния апостолов».
Сюло, наделенный в равной степени умом и решительностью, одинаково умело орудовал пером и шпагой и был склонен как к подспудным интригам, так и к открытым мятежам. Лафайет рассказывает, что однажды вечером, в 1790 году, он видел, как Сюло переодетым выходил из дворца архиепископа Бордоского; Камиль Демулен, который был его соучеником по коллежу Людовика Великого, встретил его накануне, 9 августа и, догадываясь об опасности, которой тот подвергался из-за своих политических взглядов, хорошо всем известных, предложил ему укрыться у него в доме; но, как и многие роялисты, Сюло надеялся на победу и с нетерпением ждал дня сражения, рассчитывая, что это будет день триумфа. Но случаю было угодно, что, к несчастью для Сюло, он так и не увидел долгожданного сражения: за час до начала схватки, как мы уже говорили, Сюло был арестован.
Как только Сюло арестовали и установили его личность, он был обречен на смерть.
Роялистский патруль повели в кордегардию национальной гвардии, возведенную во дворе монастыря фельянов.
Попав в кордегардию, Сюло если и не оказался бы в безопасности, то, по крайней мере, подвергался бы меньшему риску.
Ему оставалось проделать не более двадцати шагов, как вдруг какая-то женщина, облаченная в амазонку, с саблей на боку и пистолетами за поясом, подняла голову, прервав беседу с французским гвардейцем, и издала радостный крик.
То была Теруань де Мерикур, страшная героиня дней 5 и 6 октября.
На короткое время эта женщина, кровавый метеор первых революционных дней, исчезла из виду. По зову Льежа, своего восставшего отечества, она поспешила ему на помощь, но в пути была задержана полицией императора Леопольда, препровождена в Вену, заключена в тюрьму и после полугодичного заточения отпущена на свободу. Она вернулась во Францию разъяренной, озлобленной, суля смерть, а если возможно, то и нечто хуже смерти своим врагам.
Одним из ее врагов, причем из числа самых ярых, был Сюло. В своей газете «Деяния апостолов» Сюло вступил в рукопашную схватку с грозной Брадамантой; он дал в любовники этой кровавой куртизанке депутата Популюса, играя словами и подразумевая многих в одном.
Вот почему Теруань издала радостный крик, узнав Сюло.
Она указала на него своему собеседнику, и имя Сюло пошло гулять по толпе.
Толпа эта ненавидела молодого человека, не зная его; тем не менее популярные газеты того времени столько раз направляли на него ненависть патриотов, что одно лишь звучание его имени вызвало вой собравшихся.
Они потребовали головы Сюло; однако вскоре чернь рассудила, что требовать лишь одной головы как-то несерьезно, и тотчас потребовала расправы над его товарищами.
В кордегардии, в результате как ночных, так и утренних задержаний, находилось двадцать два арестованных. При первых же призывах к расправе одиннадцать бежали через окно, обращенное во двор; но, когда это попытался сделать двенадцатый, народ догадался, что так от него ускользнут все жертвы, если не присматривать за ними, и у окна был выставлен караул.
Комиссар квартала, явившийся туда, попытался спасти арестованных, заведя речь о судебном разбирательстве; но это никак не устраивало толпу, а главное, Теруань. Сюло нужен был ей, лично ей, чтобы растерзать его, разорвать в клочья, а затем, когда ей наскучит мучить его, убить.
Она стащила комиссара с помоста, с которого он ораторствовал, и поднялась на его место. Теруань была красива, гнев сделал ее красноречивой, все знали ее как пылкую патриотку; она потребовала то, что было даровано ей заранее: смерти одиннадцати оставшихся заключенных; она навела справки и знала, что Сюло находится среди них; ей не составило труда отобрать пятерых делегатов, которые должны были под ее начальством отправиться в секцию и добиться, чтобы предателей передали народу, дабы учинить над ними расправу.