Страница 65 из 130
Королева рассказывала все это, дрожа от обиды и негодования, и таким тоном, что, слушая ее, Мерлен из Тьонвиля, входивший в состав депутации, расплакался.
— Ах, вы плачете, господин Мерлен, — воскликнула королева, — вы плачете при виде того, сколь жестоко обошелся с королем и королевой народ, который они всегда хотели сделать счастливым!
— Вы ошибаетесь, сударыня, — ответил Мерлен. — Я плачу, это правда, ибо оплакиваю беды красивой и чувствительной женщины, матери семейства, но не заблуждайтесь: ни одна из этих слез не пролита за короля и королеву; я ненавижу королей и королев, это единственное чувство, которое они внушают мне, и в этом состоит моя вера.
Королева потупила голову, а вечером, рассказывая г-же Кампан об этой перепалке, спросила ее:
— Вы хоть что-нибудь понимаете в подобном бешенстве?
Королева, со своей стороны, выказывала удивительное спокойствие и смирение; в ответ на всю брань, все оскорбления, все угрозы она лишь поднимала глаза к небу, шепча: «Силы небесные!»
Молодой артиллерийский офицер не старше двадцати двух лет наблюдал за происходящим, прислонившись к дереву на террасе у берега реки; в течение целого часа он стоял недвижимо, но бледнел и краснел по мере того как на глазах у него подвергали унижениям короля. Наконец, во время эпизода с красным колпаком, он уже не мог более сдерживаться.
— О! — прошептал он. — Будь у меня тысяча двести солдат и две пушки, я быстро избавил бы несчастного короля от всего этого сброда!
Но, поскольку у него не было ни тысячи двухсот солдат, ни двух пушек, он, не имея более сил выносить это отвратительное зрелище, удалился.
Этот молодой офицер был Наполеон Бонапарт.
XXVII
Портрет Карла I. — Бертран де Мольвиль. — Его беседа с королем. — Предложение покинуть Париж. — Защитный нагрудник. — Госпожа Кампан. — Нервные недуги. — Страхи королевы и ее предчувствия. — Прислужник из туалетной короля. — Замена замков. — Пресловутый железный шкаф. — Слесарь Гамен. — Коридор. — Круглая дыра в стене. — Ключ положен в шкатулку. — Рассказ Гамена. — Пирожное с мышьяком. — Госпожа Кампан, ее разъяснения. — Портфель и его содержимое. — Роковое предвидение. — Царственный Ессе Ното.
Начиная с этого момента король утратил всякую надежду на помощь изнутри и извне. Как мы уже говорили, на протяжении определенного времени он не мог пройти мимо портрета Карла I кисти Ван Дейка, не остановившись перед ним в мрачной задумчивости.
Затем от портрета Карла I он перешел к его истории.
Эту историю король перечитывал без конца; главное внимание он уделял тому, чтобы избежать в своих поступках всего, что могло бы послужить предлогом для выдвижения против него судебного обвинения.
Беседуя в девять часов вечера 21 июня с Бертраном де Мольвилем, он дал понять, насколько его заботят эти зловещие предчувствия. В ответ на поздравления, с которыми к нему обратился Бертран де Мольвиль по поводу счастливого избавления от опасностей, угрожавших ему накануне, король промолвил:
— Ах, Бог ты мой! Все мои тревоги были сосредоточены на королеве, сестре и сыне, ибо в том, что касается меня…
— Однако, государь, — перебил его Бертран де Мольвиль, — мне кажется, что этот заговор был направлен прежде всего против вашего величества.
— Мне это хорошо известно, — ответил король. — Я прекрасно видел, что они хотели убить меня, и не понимаю, почему они этого не сделали; и, хотя на этот раз я ускользнул от них, рано или поздно мне от них не уйти; словом, от меня уже ничего не зависит, и, как вы понимаете, мне безразлично, буду я убит двумя месяцами раньше или двумя месяцами позже.
— Господи! Неужели, государь, вы так твердо верите, что вас должны убить?
— Да, я в этом уверен, давно этого жду и смирился с этим. Неужели вы думаете, что я боюсь смерти?
— Разумеется нет, но я хотел бы видеть ваше величество менее расположенным ждать смерти и более расположенным принять решительные меры, ибо только с ними король может связывать сегодня надежды на свое спасение.
— Как и вы, я полагаю, что пускать в ход надо только решительные меры, но против них есть много шансов, а я неудачлив. О, не будь рядом со мной моей жены и моих детей, я, возможно, и выкрутился бы из этого положения. Но если я предприму какую-нибудь попытку и потерплю провал, то что станет с ними?
— Выходит, ваше величество полагает, что если вас убьют, то ваша семья будет в большей безопасности?
— Да, я так думаю; по крайней мере, я на это надеюсь; и к тому же, что я могу сделать?
— Я полагаю, что сегодня ваше величество может покинуть Париж легче, чем когда-либо, ибо события вчерашнего дня с избытком доказали, что в столице ваша жизнь не находится в безопасности.
— О! — воскликнул король. — В любом случае, я не хочу бежать во второй раз: тот побег мне слишком дорого дался.
— Я полагаю, что вашему величеству не следует думать о побеге, особенно в данный момент; к тому же зачем бежать? Мне кажется, что нынешние обстоятельства и всеобщее негодование, которое вызывают события вчерашнего дня, дают королю самую благоприятную возможность, какая только может представиться, выехать из Парижа открыто и беспрепятственно, не только с согласия большей части граждан, но и с полного их одобрения. Я прошу у вашего величества разрешения обдумать этот план и поделиться с вами моими мыслями о способе и средствах его осуществления.
— В добрый час! — промолвил король. — Однако это труднее, чем вы полагаете.
Убеждение, что король будет убит, было столь глубоким не только у него самого, но и у королевы, что она возымела мысль заставить Людовика XVI носить защитный нагрудник. Госпожа Кампан получила приказ изготовить такой нагрудник у себя в комнате: он состоял из жилета и широкого пояса и был сшит из пятнадцати слоев итальянской тафты. Нагрудник испытали: он выдержал удары стилетом и ослабил силу нескольких пуль.
Когда работа была завершена, следовало преодолеть еще одну трудность: дать королю примерить нагрудник, не подвергаясь риску быть застигнутыми врасплох. В течение трех дней г-жа Кампан носила этот огромный и тяжелый жилет под своей нижней юбкой, но никак не могла улучить благоприятный момент; наконец однажды утром, когда король находился в покоях королевы, у него появилась возможность снять кафтан и примерить нагрудник.
Он носил его на праздновании годовщины 14 июля.
Однажды вечером, когда королева легла спать, король осторожно потянул г-жу Кампан за платье, отводя ее как можно дальше от кровати королевы; наконец, рассудив, что они отошли достаточно далеко, он вполголоса сказал ей, указывая на нагрудник:
— Я согласился на это неудобство лишь для того, чтобы угодить королеве. Они не убьют меня так, их планы изменились; они погубят меня иначе.
Затем он тяжело вздохнул, поднялся и вышел.
Королева видела, что он говорил что-то г-же Кампан, но не могла слышать его слов, и, когда Людовик XVI вышел, она спросила ее:
— Что вам сказал король?
Госпожа Кампан не решалась ответить.
— Да говорите же! — воскликнула королева. — И ничего не скрывайте от меня. Я смирилась со всем.
Госпожа Кампан не сочла своим долгом и дальше делать секрет из того, что желала знать ее повелительница, и рассказала ей все.
— Да, да, — прошептала королева, — это будет подражание Английской революции, да, король прав. Я начинаю опасаться суда над ним; что же касается меня, то я иностранка, и меня они убьют. Но Бог мой, что станется тогда с моими несчастными детьми?!
Королева откинулась назад, и слезы и рыдания вырвались одновременно из ее глаз и ее груди.
Госпожа Кампан хотела дать ей противоспазматическое питье, но королева отвела ее руку.
— Нервные недуги, — сказала она, — это болезнь счастливых женщин. Я часто страдала ими в те времена, когда была счастлива; но с тех пор как я стала несчастна, мое самочувствие стало более ровным.