Страница 63 из 130
Муше, скрюченного, хромого, кривоногого коротышку, украсившего себя огромным трехцветным шарфом, который скрывал треть его тела; он был то ли мировым судьей в Маре, то ли муниципальным чиновником.
Ротондо, итальянца, говорящего на ломаном французском, неуемного, безалаберного, пронырливого, побитого палкой в июле 1791 году и рассчитывающего отомстить за это в июне 1792 года.
Верьера, этого горбуна, которого вы видели накануне побоища на Марсовом поле разъезжающим по Парижу верхом на коне, словно всадник Апокалипсиса; этого гротескного вампира, который снова и снова оказывается везде, где нужно возбудить смуту, устроить шум, пролить кровь.
Фурнье Американца, олицетворяющего страшную сторону мятежа, гротескной стороной которого является Верьер.
Лозовского, поляка, члена общего совета Коммуны, капитана канониров предместья Сен-Марсель, человека благородного происхождения, франтоватого и хвастливого, пришедшего с верха общества и вызывающего тем большую боязнь, чем ниже он опускается.
Скажите, разве это не все, что нужно для того, чтобы устроить 20 июня?
Итак, было решено, что жители предместий водрузят на террасе Фельянов дерево Свободы, а оттуда отправятся подать королю петицию, требуя, чтобы он отозвал свое вето.
Ровно это и было условлено, подобно тому как 15 мая 1848 года было условлено подать Учредительному собранию петицию в поддержку Польши.
Так что в данном случае речь шла исключительно о безобидных действиях, условленных заранее. В дорогу все двинулись с наилучшими намерениями, но в конце пути произошло то, о чем говорит пословица: воров плодит удобный случай!
XXVI
Король обещает принять петицию. — Бойня. — Задыхающаяся толпа. — Господин Вето. — Муниципальный чиновник и народ. — Пушка у ворот дворца. — Меры предосторожности, принятые г-ном де Бугенвилем. — Было ли у нападающих намерение убить короля? — Принцесса Елизавета. — Ребенок и мать защищают друг друга. — Кокарда и красный колпак. — Простолюдинка. — Два удара шпагой. — «Санкция или смерть!» — Штык и пика. — «Капет, надень этот красный колпак!» — Мясник Лежандр. — Ответ Мерлена из Тьонвиля. — Молодой артиллерийский офицер.
Короля известили о том, что готовилось.
Он ответил посланцам предместий, что примет петицию, но подать ее должны не более двадцати человек.
Все радовались предстоявшему празднику.
Именно так называли это гулянье. Однако кое-кто испытывал опасения.
— А что, если в нас будут стрелять? — говорили они.
— Да будет вам! — отвечали другие, более храбрые или лучше осведомленные. — Мэр ведь теперь у нас не Байи, а Петион.
Конституционную гвардию, охранявшую Тюильри, заменила национальная гвардия, а поскольку треть тех, кто намеревался участвовать в манифестации, были национальными гвардейцами, то все должно было уладиться по-семейному.
Ну а какие меры предосторожности были приняты со стороны короля?
Никаких карательных средств в его распоряжении не было, так что ему оставалось лишь ждать, и он ждал.
Те, кто воспринимал только внешнюю сторону событий, видели в этой движущейся толпе лишь то, что всегда видят в людских сборищах: скопление отдельных личностей, одни из которых выглядели веселыми, другие — печальными; одни были хмельны от поддельного парижского вина, другие были голодными, истощенными, исхудавшими, живыми картинками нищеты народа, ходячими вывесками жажды и голода.
Но в тот день светило яркое солнце, а Господь, вопреки поговорке «Воздухом сыт не будешь», в солнечном луче всегда посылает людям толику манны небесной.
Вся эта толпа колонной прошла перед Законодательным собранием.
После того как депутацию приняло Законодательное собрание, как мог не принять ее король? Королю не следовало быть более важным вельможей, чем председатель Собрания, ведь когда король наносил ему визит, его сажали в такое же кресло, как у председателя, да еще и по левую руку от него.
Все прекрасно понимали, каким путем эти двадцать тысяч могут войти туда, но никто не задумался о том, каким путем они смогут оттуда войти; и потому снаружи, перед выходом, началась давка. А всем известно, что такое задыхающаяся толпа: это перегретый пар, который разрушает все! Решетчатые ворота сада Тюильри, выходившие на террасу Фельянов, затрещали, словно ивовый плетень; толпа вздохнула с облегчением и рассыпалась по саду.
Король, несомненно, видел все это из своих окон.
Толпа двинулась по террасе Фельянов.
В конце террасы она наткнулась на другие закрытые ворота и не смогла выйти наружу.
И тогда она гурьбой проходит мимо национальных гвардейцев, построившихся в двойной ряд перед дворцом, а затем выходит на набережные, но, поскольку ей надо вернуться в предместье, она поворачивает и направляется к площади Карусель.
Однако проходы туда закрыты и охраняются; толпа, доведенная до изнеможения, уставшая от толкотни и давки, начинает раздражаться. Проходы открываются, и толпа рассыпается по огромной площади.
Люди не забыли о второй части замысла, о главном деле этого дня — подать петицию королю, чтобы он отменил свое вето. И потому, вместо того чтобы продолжить путь, толпа остается ждать на площади Карусель.
Она ждет целый час и теряет терпение.
Начинают раздаваться крики, сначала это жалобы, но в конце концов они переходят в угрозы.
— Эх, до чего же тут скверно! Нечем дышать!.. Я голоден! Я пить хочу! Так откроют нам или нет?! Видать, господин Вето очень важный вельможа, если он заставляет ждать в прихожей народ? Ну что ж, если о нас не докладывают, войдем без доклада!
В это время у ворот Королевского двора появляется муниципальный чиновник и, обращаясь к народу, говорит:
— Господа, вы не можете войти в Тюильри: Тюильри — это жилище короля.
— Вот как, жилище короля! Стало быть, король не желает принять нас, в то время как мы утрудили себя ради него; ну что ж, поглядим!
— Господа, король готов принять вашу петицию, но, как было условлено, при посредстве не более двадцати депутатов.
— Все верно, он прав! — закричали в ответ те, кто мог услышать его слова.
Однако услышали их человек пятьдесят, а вот те десять тысяч, что стояли позади, ничего не услышали и, поскольку им хотелось узнать, что же он такого сказал, они изо всех сил толкали стоящих впереди.
Однако такое положение дел не устраивало вожаков. Этими вожаками, по крайней мере теми, кто был на виду, являлись Сантер, Сент-Юрюж, Лазовский и Лежандр. Сантера побуждал действовать Лежандр.
Сантер подходит к воротам, возле которых ведутся переговоры.
Он и Сент-Юрюж последними вышли из Законодательного собрания.
— Почему вы не входите внутрь? — спрашивает Сантер.
— Так ведь ворота заперты.
— Черт побери! Если ворота заперты, пустим в ход нашу пушку и откроем их.
К решетке ворот подкатывают артиллерийское орудие.
При виде пушки муниципальные чиновники понимают, что всякое сопротивление будет бесполезно; они поднимают закладку, держащую обе створки, ворота распахиваются, и толпа устремляется вперед.
Хотите знать, что такое толпа и какой страшный поток она собой являет?
Пушка, подхваченная ею, катится в ее волнах, врывается вместе с ней в Тюильри и, одновременно с ней, оказывается на самом верху лестницы!
Ливрейные лакеи закрывают внутренние двери, эти деревянные преграды, которые они пытаются поставить на пути людей, только что преодолевших преграды из железа.
В то же мгновение слышатся удары топора и лома, и дверь поддается.
Король приказывает открыть ее.
В королевских покоях находятся господа де Бугенвиль, д’Эрвийи, де Паруа, д’Обье, Жантиль и Аклок, готовые принять на себя первый удар. До этого они были у г-на де Септёя, королевского камердинера, и теперь примчались, чтобы из собственных тел создать щит для своего повелителя.
Благородные сердца, которые в эту минуту могли предложить лишь кровь, заставлявшую их биться, и они ее предложили!