Страница 62 из 195
Господин Ленуар. Я никогда не встречался по этому делу с господином де Ламуаньоном.
Госпожа Легро. Крайне удивительно, если президент Большой палаты Парижского парламента обманывал подобным образом женщину, не имеющую ни состояния, ни титула. Если бы он не хотел помочь этому обездоленному человеку, он мог бы одним словом отделаться от моих длинных и назойливых просьб. Определенно, сударь, вы забыли о его настоятельных ходатайствах.
Господин Ленуар. Итак, сударыня, вы желаете, чтобы этот человек получил свободу; остерегитесь.
Госпожа Легро. Сударь, это самая великая милость, какую вы можете мне оказать.
Господин Ленуар. Раз вы этого хотите, придется исполнить ваше желание; однако мне надо поговорить об этом деле с господином Амело.
Госпожа Легро. Господин Амело не будет возражать, если только его не настроили против этого узника. Мне известно, что в прошлом году господин Амело был согласен вернуть ему свободу.
Господин Ленуар. Приходите на следующей неделе, и я уведомлю вас в отношении его ответа.
Видели ли вы когда-нибудь протокол допроса, в котором ответы были бы безыскуснее и в то же время тверже? В определенном смысле он напоминает протокол допроса Жанны д'Арк.
В конечном счете удается дойти до короля. Господин де Роган, еще не окончательно лишившийся популярности, трижды разговаривает с ним о Латюде. И Людовик XVI трижды отказывается вмешиваться в это дело. Не потому ли, что он не хочет позорить г-на де Сартина и отдавать его во власть врагов? Людовик XVI так добр, что предпочитает дать Латюду умереть на охапке соломы, лишь бы не обижать бывшего министра, которого он уже лишил министерской должности.
К тому же речь шла о Бастилии! Для монархии было важно не бросать чересчур сильную тень на Бастилию.
Однако у г-жи Легро подобных страхов нет; она вверяется г-ну де Виллету, Дюпати, Кондорсе, г-же Неккер, герцогине Орлеанской и семейству Конде, всегда готовому встать в оппозицию: нечто важное поднимает ее до уровня всех этих знатных имен, которые прежде были для нее совершенно недосягаемыми. Это нечто важное — общественное мнение.
Инстинктивно правительство все это понимает; в глубине настойчивости, с которой г-жа Легро молит о помиловании Латюда, таится угроза: народ начинает упорствовать и в конечном счете хочет, чтобы действовало правосудие.
Власти усиливают суровость по отношению к Латюду. Они надеются, что он умрет от мук.
Власти усиливают грубость по отношению к г-же Легро. Они надеются, что ей наскучит ходатайствовать.
Однако Латюд упорно продолжает жить, а г-жа Легро упорно продолжает добиваться его освобождения.
Умирает г-н де Морепа, г-н Ленуар уступает свое место г-ну де Крону, г-н де Сартин мало-помалу утрачивает свое влияние; появляется г-н де Бретёй, который слышит разговоры о г-же Легро, о ее настойчивости и самоотверженности.
Он позволяет Французской академии дать г-же Легро премию за добродетель, но на одном условии.
И на каком же? Догадайтесь.
На условии, что не будет сказано, каким образом она заслужила премию за добродетель.
Наконец у Людовика XVI вырывают приказ об освобождении Латюда.
Однако этот приказ полтора месяца мурыжат в канцеляриях, и лишь 22 марта 1784 года, то есть через тридцать пять лет после того, как Латюд попал в тюрьму, он оттуда вышел и, по его собственным словам, возродился для новой жизни.
Мы долго распространялись по поводу этой печальной истории, но дело в том, что в ней есть нечто утешительное для человеческого рода. Дело в том, что отрадно видеть, как далеко может дойти настойчивость скромной и потаенной добродетели, борющейся против богатого и торжествующего порока. В итоге бедной, безвестной и одинокой г-же Легро удалось разрушить труд превысокой и премогучей дамы Антуанетты Пуассон Ленорман д'Этьоль, маркизы де Помпадур; в итоге впервые, возможно, с тех пор, как над старостью Людовика XIV занялся век, люди увидели, как в пользу слабого была решена его тяжба с сильным, и произошло это в те времена, когда слабость означала рабство, а сила — деспотию.
Завершим эту длинную главу несколькими словами о человеке, появление которого в Париже вызвало небывалую сенсацию.
Мы хотим поговорить о бальи де Сюффрене.
Пьер Андре де Сюффрен Сен-Тропе родился в замке Сен-Канна, в Провансе, в 1729 году; в 1743 году он вступил в службу гардемарином, а в 1747 году дослужился до чина мичмана. Наконец, вступив после подписания Ахенского мира в 1748 году в Мальтийский орден, он служил в нем до 1756 года, то есть вплоть до возобновления военных действий. И тогда, имея чин капитан-лейтенанта, он принял участие в захвате Маона.
Во время Американской войны, которая ссорит нас с Англией, бальи де Сюффрен становится адмиралом.
Людовик XVI лично дает ему указания.
Вот они:
сдерживать морской флот Англии;
подстрекать к бунтам туземное население в Индии;
защищать поселения голландцев, наших союзников, которым наравне с нашими собственными колониями угрожает Англия.
В тот момент, когда бальи де Сюффрен появляется в Индии, англичане, всегда скорые в атаке, захватили Карайкал и Куддалор, расположенные на юге полуострова Индостан. Обе фактории оказали им слабое сопротивление. Наши солдаты не ожидали начала военных действий. Маркиз де Белькомб, вовремя предупрежденный, доставил англичанам куда больше трудностей, обороняя Пондишери, и сдал его, лишь оказавшись в крайне тяжелом положении.
Поправить дела после этих первых поражений предстоит бальи де Сюффрену. Это настоящий моряк и подлинный провансалец: толстый, с грубоватым лицом, немного одутловатый и обладающий тем зычным голосом, что разносится от Морнаса до Марселя и от Тулона до Монпелье. Он торопится увидеть англичан, догнать их, сойтись с ними в рукопашной схватке и нанести им позорное поражение. Это беспощадный враг, упорный противник; вид британского флага заставляет кровь приливать к его обветренному лицу, и тогда из всех слов он помнит лишь два: «Вперед!» и «Огонь!»
Дойдя до Мадейры, он отделяется от эскадры графа де Грасса, имея под своим начальством пять семидесяти и восьмидесятипушечных линейных кораблей. Внезапно, держа курс на мыс Доброй Надежды, он замечает в бухте Праи семь или восемь вражеских линейных кораблей. Это эскадра адмирала Джонстоуна, вышедшего из Плимута с целью оккупировать Капскую колонию и остров Цейлон, на который уже так давно зарятся англичане. Как только Сюффрен распознает врага, он подает сигнал боевой тревоги. Бальи де Сюффрен находится на борту «Героя». Изучив позицию врага, он задумывает пройти между двумя первыми вражескими кораблями, стать с их наветренной стороны на якорь и свободно обстреливать их, в то время как четыре других его корабля — «Ганнибал» (капитан Треминьон), «Артуазец» (капитан Кардайяк), «Сфинкс» (капитан Дюшийо) и «Мститель» (капитан Форбен) — станут на якорь рядом с ним, но там, где каждый из них сможет вести огонь с наибольшей выгодой.
Как только этот боевой порядок определен, бальи де Сюффрен приближается на расстояние пистолетного выстрела к английским линейным кораблям «Монмут», «Юпитер» и «Герой», проходит мимо фрегата «Диана», бомбарды «Ужас» и брандера «Адский», поднимает белый королевский стяг, посылает два пушечных ядра в «Изиду», а затем, встав на якорь на траверзе «Монмута», открывает огонь по английским кораблям, чьи батареи начинают грохотать в ответ.
Остальные суда маневрируют, чтобы занять место в боевом строю, но менее удачно: «Ганнибал» намеревается встать на якорь на траверзе английского линейного корабля «Герой», «Артуазец» пытается занять место рядом с «Ганнибалом» в тот самый момент, когда тот подходит к «Юпитеру»; но ровно в ту минуту, когда капитан кричит своим матросам: «Ну же, ребята, на абордаж!», картечная пуля пробивает ему грудь и он замертво падает на капитанском мостике. Рулевой, испуганный тем, что произошло, без всякого приказа тотчас же поворачивает румпель, «Артуазец» проходит рядом с «Юпитером» и вскоре, подхваченный течением, начинает дрейфовать в открытом море вместе с торговым кораблем Британской Ост-Индской компании, который он по ошибке атаковал.