Страница 22 из 195
Как видим, существовало огромное различие между жизнью королевы и жизнью короля. И потому недоброжелатели королевы продолжали отмечать необдуманные поступки бедной женщины и выдавать их за преступления. Марию Антуанетту упрекали за фамильярность с мадемуазель Бертен, ее модисткой, говорившей: «Я работаю с королевой», подобно тому как министры говорили: «Я работаю с королем». Марию Антуанетту упрекали за близкие отношения с Мишю, певцом из Итальянской комедии, дававшим ей уроки театрального искусства, ибо королева играла в комических операх, а также с мадемуазель Монтансье и мадемуазель Рокур, ставившими для нее спектакли. Ее упрекали за дружеские чувства к женщинам, доходившие, по правде сказать, до крайности, то к одной, то к другой, а в описываемое время — к г-же Жюль де Полиньяк: она целыми днями оставалась с ней за закрытыми дверьми, проделывала по шесть льё, чтобы увидеться ней, и, заразившись от нее корью, не только не сетовала по этому поводу, но даже испытывала радость. И все это при том, что г-жа де Лаборд, назначенная постельницей королевы и имевшая обязанностью открывать и закрывать занавески ее кровати, одна заполучала всю ту часть дня, какая не принадлежала г-же де Полиньяк, и ту часть ночи, какая должна была принадлежать королю.
Правда, король не был склонен заявлять о своих правах. Он был супругом уже семь лет, так и не став еще мужем. Поговаривали, что королева жаловалась на это странное вдовство своей матери и та дала ей необычный совет, которому Мария Антуанетта точно последовала.
Каждый раз, когда королю докладывали о поведении его жены, он, понимая, что самая большая вина лежит прежде всего на нем, не осмеливался проявлять недовольство, но сердился. Однажды, поскольку королева взяла за правило возвращаться к себе очень поздно, порой даже на рассвете, король приказал не впускать после полуночи в парадный двор ни одной кареты, пояснив, что шум экипажа будит его, а он привык вставать в пять часов утра. Его распоряжение было выполнено. Тщетно королева называла себя: она так и осталась у решетки ограды, а затем, вынужденная сделать большой крюк, доехала до других ворот и, крадучись и дрожа, словно прелюбодейка, вернулась в свои покои.
Тем не менее в начале 1778 года внезапно распространился слух о беременности королевы, и г-жа Кампан поняла, что хотела ей сказать Мария Антуанетта, приветствуя ее однажды утром словами:
— Обнимите меня, дорогая; наконец-то я королева Франции!
Разумеется, эта беременность особенно удивила графа Прованского.
Однако здесь нам необходимо приняться за деликатную тему беременности королевы и сказать, что говорили в то время — но не в народе, который радовался, видя, что этому удручающему бесплодию пришел конец, — а в собственной семье Марии Антуанетты.
И приняться за эту тему, какой бы скандальной она ни была, необходимо потому, что все эти поклепы отточили для Марии Антуанетты нож гильотины. За эту тему необходимо приняться, чтобы стало понятно, чем заслужила королева небрежение знати, ненависть народа, безразличие потомства.
За эту тему необходимо приняться, но в данном случае мы предпочитаем списывать, а не писать. Наше перо отказывается быть выразителем всех этих ложных обвинений. И потому мы берем наугад одно из сочинений того времени, найденное в Бастилии среди книг, изъятых из обращения и конфискованных. Заметим, что сочинение это из числа наименее недоброжелательных по отношению к женщине и королеве. Оно озаглавлено:
«Исторические очерки
о жизни Марии Антуанетты Австрийской,
королевы Франции».
«Наконец-то чаяния Антуанетты увенчались успехом. Она долго вводила всех в заблуждение по поводу своих наклонностей и пристрастий и полагала, что таким образом скрывает свою преобладающую черту. И вот она забеременела, что дает повод высказать кое-какие соображения. Весь двор полагал себя затронутым этим событием. Граф и графиня Прованские, граф и графиня д'Артуа не сочли случившееся приятным. Каждый из них имел свое окружение, и каждая из этих партий принялась перемывать косточки бедной Антуанетте.
Эта беременность пришлась на время балов и празднеств, которые королева устраивала в честь своего брата-эрцгерцога, совершившего в дни своего пребывания во Франции глупостей не меньше, чем важных шагов. Самодовольный без всяких на то оснований, высокомерный до неприличия, он изо дня в день выказывал чисто немецкую грубость. В мои планы не входит говорить ни о его бестактности, ни о его несбыточных претензиях в отношении наших принцев. Он появился при дворе для того, чтобы всех судить и покрывать презрением, и, если бы Сартин и герцог де Шуазёль не чествовали этого князька, он оставил бы во Франции такой же след, как те шарлатаны, на каких обращают внимание лишь в первый день, когда они вызывают смех.
Все судачили по поводу беременности королевы; женщины, с которыми она была близка и которые полагали, что она привязана исключительно к женскому полу, не могли простить ей, что у нее был любовник: таково обыкновение дам этого исповедания. Стали искать героя. Найти его было легко. Прозвучало имя герцога де Куаньи, и все высказанные догадки сошлись в его пользу. Этот любезный вельможа с красивой наружностью, обладающий спокойнейшим характером, вполне удовлетворительным сложением, выразительными глазами и крепким здоровьем, во всех отношениях отличном от здоровья еле живого Диллона, с недавних пор устремил взоры на королеву. Он вел себя с величайшей осмотрительностью и уберег бы честь королевы, если бы она сама своими неосторожными шагами не домогалась огласки. Были вычислены час и минута, когда она забеременела, и место, где это произошло; вспомнили бал-маскарад в Опере, на который королева явилась в сером плаще с капюшоном, велев нескольким дамам из своей свиты надеть такой же маскарадный наряд. Герцог находился один в ложе второго яруса. Благодаря своему маскарадному наряду Антуанетта затерялась среди своих спутниц, скользнула в толпу, а затем помчалась в ложу. Несколько минут спустя обеспокоенная свита начинает искать королеву; ее обнаруживают выходящей из ложи и настолько возбужденной поступком, только что совершенным ею, что она почти в обморочном состоянии падает на лестнице. Одна из спутниц королевы отметила эту дату в своей записной книжке, переходившей затем из рук в руки, и почти все придворные дамы золотыми буквами вписали ее в собственные записные книжки. Госпожа де Гемене, обида которой была самой недавней, менее всех сдерживала себя в отношении этих слухов; она впала в жесточайшую немилость и, невзирая на ее тщетные и неумелые поучения, была удалена от двора, после чего в должности гувернантки ее сменила г-жа де Марсан.
Королева, вне всякого сомнения, относилась к своим любовным связям с мужчинами либо как к необходимости, либо как к мимолетным увлечениям, которые публичные девки называют прихотями. К тому же она не могла обуздывать желания, кипевшие в ней после любовной связи, которая не предоставляла возможность беспрестанно быть с тем, кто порождал их. Именно это склонило ее к мысли всегда держать подле себя женщину, с которой она имела бы самую тесную связь. Принцесса де Ламбаль, давняя подруга Антуанетты, была приобщена к великим таинствам любовной близости лишь после г-жи де Гемене. Для принцессы де Ламбаль сделали все возможное. Госпожа де Ноайль начала исполнять свою службу подле дофины с того, что крайне не понравилась ей, хотя это было нетрудно предвидеть. Она терпела со стороны своей повелительницы все мыслимые неприятности и слышала от нее самые грубые окрики; но приходят ли от этого в отчаяние Ноайли? Ничто для них не имеет цены, ничто их не уязвляет, ничто их не останавливает, когда у них есть в этом выгода. Следуя такой методе, г-жа Этикет не желала подавать в отставку, а выгнать ее было неприлично, пока она не заслужила этого на самом деле. И тогда один из друзей Ноайлей посоветовал королеве учредить в ее личном дворе какую-нибудь должность, которая свела бы на нет значение должности г-жи де Ноайль, как в отношении жалованья, так и в отношении прерогатив. В итоге была придумана должность главноуправляющей двором королевы; а чтобы еще больше умалить роль старшей придворной дамы, нужно было предоставить эту должность особе, которая по своему положению и происхождению затмевала бы ее. Выбор пал на принцессу де Ламбаль. Молодая, любезная, с обворожительной фигурой и пленительной внешностью, кроткая и лишенная страстей, она была способна вызывать их. Это свойство приблизило ее к королеве, она стала фавориткой в полном смысле слова, и потому следовало сделать для нее как можно больше.