Страница 40 из 146
Иногда местом таких кутежей становились покои герцогини Беррийской в Люксембургском дворце. Эта принцесса, после нескольких мимолетных любовных приключений, остановила свой выбор на графе де Рионе, младшем отпрыске семьи Эди и внучатом племяннике герцога де Лозена. Он был не очень умен, имел довольно заурядную внешность и прыщеватое лицо, способное вызвать отвращение у многих женщин. Будучи всего лишь драгунским лейтенантом, он явился из своей провинции для того, чтобы попытаться получить какую-нибудь роту, и вскоре вызвал у принцессы сильнейшую любовную страсть. Она не соблюдала при этом никакой меры, так что страсть эта стала общеизвестной. Рион был великолепно размещен в Люксембургском дворце и окружен изобилием роскоши. К нему приходили на поклон, прежде чем явиться к принцессе, и всегда принимали его с величайшей учтивостью. Однако он обращался со своей любовницей далеко не так; не было такой прихоти, какую он не заставлял бы ее сносить. Порой, когда она хотела уйти, он заставлял ее остаться; он выражал ей свое недовольство платьем, которое было на ней, и она покорно переодевалась. Он довел ее до того, что она посылала к нему за распоряжениями по поводу того, какой наряд ей надеть и как ей распланировать свой день, а затем, когда эти распоряжения были даны, неожиданно изменял их, грубил ей, доводил ее до слез и вынуждал явиться к нему просить прощения за свои же резкие выходки в ее адрес. Все это вызывало негодование у регента, и порой он был готов вышвырнуть Риона в окно; однако дочь заставляла его молчать, обрушивала на него оскорбления, полученные ею от любовника, и в конце концов принц стал проявлять по отношению к своей дочери ту самую покорность, какую требовал от нее Рион. Но непостижимее всего было то, насколько учтиво Рион обращался со всеми и насколько нагло он вел себя с принцессой. Этой манерой поведения он был обязан герцогу де Лозену, своему дяде. Герцог, с удовлетворением видя, что его племянник играет в Люксембургском дворце ту же роль, какую сам он играл при мадемуазель де Монпансье, втолковал ему семейные правила и убедил его, что он потеряет свою любовницу, если испортит ее почтительной нежностью, и что принцессы хотят, чтобы их подчиняли своей воле. Рион самым скандальным образом воспользовался уроками своего дяди, и достигнутый им успех доказал их действенность. Эта принцесса, такая высокомерная со своей матерью, такая властная со своим отцом, такая спесивая со всеми окружающими, пресмыкалась перед гасконским дворянчиком. Тем не менее у нее случались интрижки на стороне, например с шевалье д’Эди, кузеном Риона, но все это были мимолетные увлечения, и страсть в конечном счете всегда брала верх.
Ужины, вакханалии и нравы в Люксембургском дворце были те же самые, что и в Пале-Рояле, поскольку и здесь, и там собиралось почти одни и те же люди. Герцогиня Беррийская, с которой имели право обедать одни лишь принцы крови, открыто ужинала с темными личностями, которых приводил к ней Рион. За столом у нее присутствовал даже некий отец Регле, угодливый иезуит, прихлебатель и самозванный исповедник. Если бы ей надо было воспользоваться его посредничеством, она могла бы не трудиться говорить ему о том, чему он был свидетелем и в чем участвовал. Маркиза де Монши, камерфрау принцессы, была ее достойной наперсницей. Она втайне жила с Рионом, подобно тому, как герцогиня жила с ним открыто, и эта тайная и снисходительная соперница примиряла любовников, когда их ссоры могли зайти слишком далеко.
Но самое странное во всем этом деле заключалось в том, что герцогиня Беррийская полагала возможным искупить или скрыть бесчестье своей жизни тем, что лишь усугубляло его. Она обзавелась покоями в монастыре кармелиток на улице Сен-Жак и время от времени приезжала туда, чтобы провести там день. Накануне главных церковных праздников она ночевала в этой обители, трапезничала, подобно монахиням, присутствовала на дневных и вечерних службах и возвращалась оттуда на оргии в Люксембургском дворце".
("Тайные записки о царствованиях Людовика XIV и Людовика XV" Дюкло.)
Одна из сатирических песенок, имевших тогда хождение, содержала следующий куплет о герцогине Беррийской:
Брюхатая на позднем сроке,
Чадообильная принцесса де Берри,
В поклоне замерла глубоком
И с сокрушенным сердцем говорит:
"Господь, я от распутства тороплюсь отречься:
Отныне спать желаю лишь с Рионом,
Порой — с папа, ведь от него не уберечься,
И изредка — с гвардейским эскадроном".
А вот куплет, посвященный регенту:
Увидев как-то раз Святую Деву
С сиявшим милостью лицом,
Он ей сказал: "Отужинать, как королева,
Тебя я приглашаю сегодня вечерком.
К принцессе де Берри ты в десять приходи,
Мы славно выпьем, поедим и все такое…
Носе там будет, надо только погодить,
Но Парабер оставим мы в покое".
D
"Являясь на поклон к герцогу Лотарингскому, пребывавшему тогда в Пале-Рояле, герцог де Ришелье замечал, что мадемуазель де Валуа часто бросает на него взгляд своих прекраснейших глаз, давая ему знать, что она влюблена в него и жаждет быть любимой…
Мадемуазель де Валуа была чрезвычайно красива, и ей только что исполнилось восемнадцать лет. У нее были восхитительные глаза и лилейно-белая кожа, невероятно свежая и упругая, но она была дочерью регента, которую бдительно охраняли, и, следовательно, приблизиться к ней было непросто. Принц берег ее для себя самого.
Герцог начал с того, что проник на увеселения, которые она посещала, и изыскал возможность сесть подле нее. Их ноги тотчас повели между собой беседу, которая вскоре сделалась настолько оживленной, что никакое красноречие не сумело бы лучше выразить чувства молодых людей. Ришелье не упустил случая незаметно передать ей письмо, где он умолял ее указать ему средства еще откровеннее выразить сжигавшую его любовную страсть. Во время бала в Опере ему удалось побеседовать с ней несколько минут, и в один из первых дней Великого поста наперсница принцессы, посланная ею в церковь святого Евстафия, принесла ей письмо от герцога, а герцогу вручила послание влюбленной мадемуазель де Валуа, обещавшей ему воспользоваться первой же возможностью, когда она сумеет незаметно для всех принять его у себя.
На одном из балов в Опере случилось небольшое происшествие, заставившее юных влюбленных принять все возможные меры предосторожности.
Монконсей, близкий друг герцога, по дружбе предоставившего ему кров и ничего не скрывавшего от него, в маскарадном костюме, похожем на домино Ришелье, завел беседу с принцессой, вероятно для того, чтобы поговорить вместе о человеке, которого они оба любили. Регент, которого ревность делала проницательным и который подозревал о любовной связи своей дочери, приблизился к ним и, полагая, что имеет дело с герцогом де Ришелье, произнес:
— Прекрасная маска, остерегитесь, если не хотите еще раз вернуться в Бастилию!
Узнав голос герцога Орлеанского и желая вывести регента из заблуждения, Монконсей тотчас снял маску и назвал себя, однако регент разгневанным тоном добавил:
— Передайте вашему другу то, что я сейчас сказал в его адрес.