Страница 24 из 146
Лекарство оказало благотворное действие сверх всякой надежды: принцесса тотчас же ощутила себя лучше. В течение нескольких минут все опасались, что испытанное ею облегчение, как это было когда-то с Людовиком XIV, окажется кратковременным. Но к вечеру улучшение ее состояния стало еще заметнее и продолжалось весь следующий день, так что спустя сутки после приема лекарства Гарюс уже полагал, что может ручаться за спасение принцессы.
Однако Гарюс не взял в расчет Ширака. Ширак негодовал, видя, что какой-то знахарь добился успеха там, где медицина потерпела неудачу. Он слышал, как Гарюс говорил, что в том состоянии, в каком находится принцесса, то есть после приема эликсира, всякое слабительное будет смертельным. Врач подстерег минуту, когда Гарюс, разбитый усталостью, уснул на оттоманке, и, появившись в дверях спальни, повелительным жестом призвал к молчанию обеих сиделок, которые, зная о влиянии Ширака на герцога Орлеанского, не осмелились воспрепятствовать его действиям; приблизившись к постели принцессы, он подал ей какое-то питье.
Принцесса, пребывавшая в полусне, выпила то, что ей было предложено, не поинтересовавшись, что за снадобье ей подали и чья рука поднесла его, и Ширак удалился с пустой чашкой в руках.
Через несколько минут принцесса приподнялась в постели, испуская страшные крики и жалуясь, что она испытывает все признаки отравления.
От этих криков Гарюс проснулся, спрашивая, что случилось. Сиделкам пришлось все ему рассказать. И тогда, в полной ярости, он выбежал в гостиную, где в ожидании действия лекарства находились герцог и герцогиня Орлеанские, и, громко крича, изобличил Ширака в преступлении.
Тотчас же все бросились в спальню больной, которой оказалось достаточно десяти минут для того, чтобы снова впасть в безнадежное состояние. Но как раз в этот момент, выказывая удивительное бесстыдство, появился Ширак, который стал во всеуслышание и с улыбкой на губах похваляться тем, что он сделал; затем, с ироничным поклоном пожелав герцогине Беррийской счастливого пути, врач вышел из комнаты.
Два дня спустя герцогиня скончалась, ни на минуту не приходя более в сознание.
Пока длилась агония дочери, герцог Орлеанский долгое время оставался подле ее изголовья. Но в конце концов, поддавшись уговорам герцога де Сен-Симона, он перешел вслед за ним в небольшой кабинет, где, стоя у открытого окна и оперевшись на балкон, смог вволю наплакаться.
Горе его было настолько глубоким, а рыдания настолько бурными, что, при его предрасположенности к апоплексическому удару, какое-то время можно было опасаться наступления у него приступа удушья. Поскольку ему нужно было пройти через спальню принцессы, чтобы удалиться, в конце концов удалось убедить его сделать это прежде, чем она умрет. Но, когда безутешный отец снова увидел простертую на ложе смерти дочь, которую он так любил, ему недостало сил сделать и шага дальше: он опустился на колени у ее изголовья и не поднимался до тех пор, пока она не испустила дух.
И лишь после этого он вернулся в Пале-Рояль, поручив герцогу де Сен-Симону позаботиться обо всем и во всеуслышание распорядился, чтобы не только все слуги принцессы, но даже и его собственные слуги подчинялись лишь приказам герцога.
Подробности вскрытия остались в секрете. Однако прошел слух, что тело принцессы, хотя она родила всего лишь за три месяца до этого, выглядело так, как если бы она снова была беременна.[11]
Герцогиня Беррийская была погребена без всякой траурной церемонии и без надгробного слова, ее тело не сопровождали гвардейцы, и его не окропляли святой водой; сердце ее было отнесено в монастырь Валь-де-Грас.
Траурный кортеж был таким, какой полагается богатому частному лицу; единственная королевская почесть, оказанная этому бедному телу, состояла в том, что оно упокоилось в древней базилике Дагоберта. Король носил траур полтора месяца, а двор — три месяца.
Герцогиня Беррийская оставила после себя единственную дочь.
Однажды в монастырь госпитальеров в предместье Сен-Марсо явился какой-то незнакомец и попросил настоятельницу принять в свою обитель маленькую девочку примерно двух лет, сопровождаемую гувернанткой. После того как стоимость пансиона была установлена, незнакомец заплатил за пять лет вперед. Затем он отправился за девочкой и привел ее вместе с гувернанткой в монастырь. Карета была заполнена тюками белья, отделанного кружевом, и тканей для платьев. Кроме того, там был небольшой столовый сервис из чистого серебра.
По прошествии некоторого времени после смерти герцогини Беррийской мадемуазель де Шартр, ставшая аббатисой Шельской, потребовала отдать ей девочку, называя ее своей племянницей; лишь тогда открылась тайна рождения этого ребенка.
По словам Дюкло, двадцать или двадцать пять лет спустя он видел эту монахиню в одном из монастырей Понтуаза. К этому времени все ее состояние свелось к пенсиону в триста франков.
Почти в то же время, что и эта смерть, имевшая место 21 июля 1719 года, в полночь, случились две другие смерти, которые перевернули бы весь мир, произойди они на десять лет раньше, а теперь произвели впечатление не большее, чем если бы речь шла о смерти обычных людей.
Первой из них была смерть г-жи де Ментенон.
После смерти короля г-жа де Ментенон жила в Сен-Сире. Она завела там нечто вроде этикета вдовствующей королевы. Когда королева Англии приезжала к ней обедать, обе они сидели в креслах. Их обслуживали юные воспитанницы школы, и сотрапезницы держались между собой на равной ноге.
Один лишь герцог Менский мог приезжать повидать ее, не спрашивая на то разрешения. Он часто являлся засвидетельствовать ей свое почтение, а она, со своей стороны, всегда принимала его с материнской нежностью. Понижение ранга ее приемного сына она восприняла с большей печалью, чем смерть короля. И, дабы в некотором смысле умереть так же, как она привыкла жить, г-жа де Ментенон слегла в постель на другой день после того, как ей стало известно об аресте герцога Менского; три месяца она провела в горячке и изнеможении и по прошествии этих трех месяцев скончалась в субботу 15 апреля 1719 года, в возрасте восьмидесяти трех лет.
Второй смертью, такой важной, случись она в прежнюю эпоху, и такой безвестной в то время, к которому мы подошли, была смерть отца Ле Телье, королевского духовника, скончавшегося 2 сентября того же года.
Между тем война с Испанией продолжалась, и 16 июня мы захватили Фуэнтеррабию, а 11 августа — Сан-Себастьян.
Наконец, в течение того же августа шевалье де Живри с сотней солдат, погруженных на английскую эскадру, захватил город Сантонью и сжег там три испанских корабля, в то время как маршал Бервик вторгся в Каталонию и завладел городом Уржелем и его замком.
X
Мадемуазель де Шартр. — Причины ее ухода в монастырь. — Ло. — Апогей его системы. — Герцог Бурбонский. — Ришелье выходит из Бастилии. — Бретонские дворяне. — Сосредоточение власти в руках герцога Орлеанского. — Альберони. — Испанская королева. — Лаура Пескатори. — Опала Альберони. — Письмо короля. — Изгнание. — Всеобщий мир. — Бретонцы. — Господин де Монтескью. — Понкалек, Монлуи, Талуэ и Куэдик. — Казнь. — Крах системы Ло. — Чума в Марселе.
За некоторое время до того, как смерть забрала у регента одну из его дочерей, другую дочь отняла у него религия.
Мы уже говорили о слухах, ходивших по поводу мадемуазель де Шартр: это были точно такие же толки, какие ходили по поводу герцогини Беррийской и мадемуазель де Валуа. Причина ее ухода в монастырь осталась тайной. Принцесса Пфальцская признается в своих «Мемуарах», что ей самой были неизвестны мотивы, вызвавшие у мадемуазель де Шартр желание быть монахиней.
Ришелье же обходится без всяких обиняков и прямо заявляет, что это произошло одновременно «из ревности к мадемуазель де Валуа и ради того, чтобы иметь сераль».
Мадемуазель де Шартр прожила уже почти целый год в монастыре, где 23 августа 1718 года она приняла постриг, как вдруг 14 сентября 1719 года ее назначили аббатисой.