Страница 94 из 192
— Пить его величеству!
И тогда старшие виночерпии кланялись, приносили серебряный позолоченный кубок и два графина и пробовали вино. После чего король сам наполнял себе кубок, а старшие виночерпии, снова поклонившись, уносили графины и ставили их на буфет.
Во время ужина постоянно звучала тихая музыка, не мешавшая говорить и, напротив, служившая аккомпанементом словам.
По окончании ужина король вставал, и вместе с ним вставали все присутствующие. Сопровождаемый двумя гвардейцами и придверником, он проходил через зал в свою спальню. Войдя туда, король несколько минут стоял, прислонившись спиной к балюстраде у изножья кровати, а затем, откланявшись дамам, проходил к себе в кабинет, где отдавал приказы капитану гвардейцев. После этого туда входили сыновья и дочери королевской семьи, их дети, когда они появились, законные и незаконные, а также их жены и мужья. Короля они заставали сидящим в кресле, и герцог Орлеанский обычно садился в другое кресло; дофин стоял, равно как и все другие принцы. Принцессы садились на табуреты. После кончины дофина там стали принимать и принцессу Пфальцскую, вторую супругу герцога Орлеанского. Что же касается придворных дам принцесс и дежурных придворных дам, то они ожидали в кабинете заседаний совета, располагавшемся перед тем кабинетом, где находился король.
Около полуночи король выходил из кабинета и шел кормить своих собак. По возвращении он желал всем доброй ночи, а затем удалялся к себе в спальню, становился в алькове за кроватью и молился, как и утром. Вслед за тем начиналось время предварительного отхода ко сну, когда в спальне оставались лишь те, кто имел такую привилегию, а также высшие сановники. Продолжалось это недолго. Привилегированные особы пользовались этими минутами, и если кто-то из них на глазах у всех заводил разговор с королем, то остальные присутствующие удалялись, чтобы оставить их наедине и дать просителю время высказать свое ходатайство.
В спальню короля заранее приносили кушанье на случай, если он проголодается ночью; его кресло помещали возле камина, там же клали халат и ставили домашние туфли. Цирюльник приготовлял туалетный столик и гребенки, а знаменитый подсвечник с двумя свечами, по которому судили о королевском фаворе, ставили на стол перед креслом.
И тогда король подходил к креслу, передавал камердинеру свои часы и ладанку, снимал с себя орденскую ленту и вместе с камзолом и галстуком отдавал ее дежурному дворянину королевских покоев; после этого он садился, и первый камердинер с помощью одного из своих коллег развязывал его чулочные подвязки, в то время как два гардеробных лакея снимали с него башмаки, чулки и короткие штаны. Два пажа подавали ему домашние туфли.
В эту минуту к королю подходил дофин и подавал ему ночную рубашку, предварительно нагретую гардеробным лакеем. Первый камердинер брал подсвечник, и король сам назначал того из вельмож, кто должен был освещать ему путь до кровати; затем, когда король делал свой выбор, придверник восклицал:
— Господа, выходите!
После чего все остальные присутствующие покидали спальню.
Затем король делал распоряжения по поводу платья, которое он желал надеть на другой день, ложился в постель и делал врачу знак, что тот может подойти к его кровати, чтобы изучить состояние его здоровья.
Тем временем первый камердинер зажигал или приказывал зажечь свечу в ночнике.
Через несколько минут врач выходил из спальни, а вслед за ним ее покидали все лакеи. Там оставался лишь дежурный камердинер; он закрывал полог кровати, запирал дверь на задвижку, тушил свечи и ложился на вахтенную постель, которую сам же себе и готовил.
В те дни, когда королю очищали желудок, а случалось это каждый месяц, правила этикета изменялись. Король принимал слабительное в постели, а затем отправлялся к мессе, на которой присутствовали лишь капелланы и те, кто имел право входить в королевские покои; дофин и члены королевской семьи наносили ему очень короткий визит; затем поддержать его беседой в свой черед приходили герцог Менский, граф Тулузский и г-жа де Ментенон. Госпожа де Ментенон садилась в кресло подле его кровати; что же касается дофина, то он, как и прочие особы королевской семьи, во время такого визита всегда стоял. Один только герцог Менский по причине своего физического недостатка (напомним, что он сильно хромал) садился возле кровати на табурет, но делал это лишь в том случае, когда кроме г-жи де Ментенон и его брата в спальне никого больше не было. В такие дни король обедал в своей постели, и около трех часов пополудни придворным позволялось войти к его величеству. Тогда король вставал, переходил к себе в кабинет и проводил там совет; после этого, как обычно, он шел к г-же де Ментенон, а в десять часов ужинал за большим столом.
В дни военных походов этикет изменялся в соответствии с происходящими событиями, а часы назначались по обстоятельствам; один только совет собирался в положенное время. Король трапезничал лишь с теми людьми, которые имели право на эту честь. Те, кто полагал возможным притязать на такое право, просили об этом короля через посредство первого дворянина королевских покоев, состоявшего в это время на дежурстве; тот передавал им ответ его величества, и на другой день они оказывались перед глазами короля в ту минуту, как он шел обедать. И тогда король, обращаясь к ним, говорил:
— Господа, прошу за стол!
Это приглашение, когда оно было сделано, имело силу раз и навсегда, как и приглашение на охоту. Впрочем, на такое отличие могла рассчитывать только высшая знать; воинские звания никакого права на это не давали. Вобан впервые обедал с королем во время осады Намюра, тогда как имевшие знатное происхождение полковники допускались к королевскому столу без всяких затруднений. Лишь один аббат имел честь обедать с королем: то был аббат де Грансе, который с риском для собственной жизни появлялся на поле сражения, чтобы исповедовать раненых и воодушевлять войска. Духовенство, за исключением кардиналов и пэров, никогда не удостаивалось этой чести. Так, г-н де Куален, будучи епископом Орлеанским и сопровождая в этом качестве короля во всех его военных походах, не раз видел за королевским столом герцога де Куалена и шевалье де Куалена, своих братьев, однако сам подобной милости никогда не сподобился; но, как только он был назначен кардиналом, король пригласил его к столу.
На этих лагерных трапезах, подчиняясь особому этикету, все гости сидели в шляпах, и считалось проявлением неуважения, о чем вас немедленно уведомили бы, находиться там с непокрытой головой; даже дофин был в головном уборе, и лишь король, в отличие от всех, сидел без шляпы. Когда король обращался к кому-либо из сотрапезников, тот, к кому он обращался, должен был снять шляпу; то же самое правило распространялось и на тех, кому подобную честь оказывали дофин и герцог Орлеанский.
Король всегда, еще до того, как он сделался святошей, был набожен; только один раз он пропустил мессу, но это произошло во время военной кампании, в день длинного марша. Он редко пропускал рождественские и пасхальные проповеди, выполнял все религиозные обряды, какие полагается выполнять в Страстную неделю и в большие праздники, участвовал в религиозных процессиях в праздник Тела Господня, в праздничные дни ордена Святого Духа и в день Успения Богоматери. В церкви он проявлял чрезвычайное благочестие, и, когда во время мессы звучала молитва «Sanctus»,[67] все должны были преклонять колени, ибо, если кто-нибудь не делал этого, король непременно замечал это упущение и делал такому человеку внушение; если же он слышал там хоть малейший шум или улавливал хоть малейшую болтовню, то бывал крайне недоволен. Причащался он пять раз в год, всегда с цепью ордена Святого Духа на шее, в брыжах и мантии: в Страстную субботу — в приходской церкви, а в другие дни — в дворцовой часовне; этими днями были: канун Троицына дня, день Успения Богоматери, канун дня Всех Святых и канун Рождества Христова. В Страстной четверг он прислуживал беднякам за обедом, и за отпущением грехов всегда шел в церковь пешком; во все дни Великого Поста он ел только постное, ограничиваясь при этом лишь легкой закуской.