Страница 63 из 192
Со своей стороны королева, заметив эту новую любовь короля, попыталась сделать ему какие-то замечания, но он воспринял их не лучше тех, какие позволила себе мадемуазель де Лавальер.
— Разве мы спим не на одной постели, сударыня? — спросил он.
— На одной, государь, — ответила королева.
— Ну, так чего вы еще можете требовать? — произнес Людовик.
Новая любовь короля наделала много шума; но еще одной любовью, вызвавшей тогда не меньше сплетен при дворе, стала любовь Великой Мадемуазель к Лозену.
Мадемуазель де Монпансье, внучка Генриха IV, гордая дочь Гастона, Орлеанская амазонка, героиня сражения в Сент-Антуанском предместье, Великая Мадемуазель, единственная наследница всех уделов Орлеанского дома, получавшая семьсот тысяч годового дохода, Великая Мадемуазель, которой выбирали мужа среди принцев, королей и императоров, влюбилась в обычного дворянина и собиралась выйти за него замуж.
Эту новость г-жа де Севинье называет в одном из своих писем загадкой, которую невозможно разгадать.
Приведем кое-какие подробности, касающиеся человека, в которого она влюбилась и имя которого мы уже произносили в связи с поездкой короля в Бретань, когда был арестован Фуке.
Антонен Номпар де Комон, герцог де Лозен, родившийся в 1632 году, то есть за шесть лет до короля, явился в Париж под именем маркиза де Пюигийема; по словам Сен-Симона, который, как известно, не имел привычки льстить тем, чьи портреты он изображал, это был невысокий блондин, хорошо сложенный, с надменным и умным лицом, исполненный честолюбия, прихотей и причуд, ревнивый ко всему, никогда ничем не довольный, желавший во всем перейти черту, на которой всякий другой остановился бы; по природе мрачный, нелюдимый и необщительный, что ничуть не мешало ему вести себя иногда с большим благородством; по натуре злой и коварный, всегда готовый жестоко уязвить и досадить; однако добрый друг, если он становился другом, что случалось редко; добрый родственник, охотно и с жаром встававший на сторону интересов и чести своей семьи; жестокий к недостаткам других, умевший находить во всем смешные стороны и осмеивать их; чрезвычайно храбрый и безрассудно отважный; царедворец, то дерзкий и насмешливый, то раболепный до лакейства; исполненный хитрости, предприимчивости, выдумок и козней для достижения своих целей; страшный для министров, грозный для всех и тревоживший окружающих тем более, что он был близок к королю; всегда имевший наготове неожиданные, причудливые, невозможные, но казавшиеся правдоподобными и соблазнительные замыслы.
Около 1658 года он внезапно появился в Париже, прибыв из Гаскони, без денег, но с той твердой уверенностью в будущем, которая почти всегда помогала и будет помогать его землякам добиваться успеха. Будучи дальним родственником герцога де Грамона, маркиз де Пюигийем опирался на его покровительство. Старый маршал занимал очень хорошее положение при дворе, пользовался уважением министров, а также доверием кардинала и королевы-матери. Его сын, граф де Гиш, о котором у нас так часто заходила речь, уже в то время входил в число самых известных храбрецов и был любимцем женщин. Он ввел Пюигийема в дом графини Суассонской, откуда король почти не выходил. Молодой человек понравился Людовику XIV, который, пожаловав его в капитаны, отдал ему королевский драгунский полк; вскоре, оказывая ему все большее благорасположение, он сделал его губернатором Берри, генерал-майором, а затем, наконец, придумал для него должность главнокомандующего драгунами.
Спустя некоторое время герцог Мазарини, известный нам своими дурацкими выходками, которые он по своей набожности устроил в отношении прекрасных статуй из коллекции его дяди, решил отказаться от должности главнокомандующего артиллерией. Пюигийем, узнав о его решении, тотчас же явился к королю и попросил у него это место. Король, не умевший отказывать своему фавориту, пообещал ему исполнить его просьбу, но поставил условием вплоть до самого назначения хранить это в полнейшем секрете. Соблюдать тайну следовало прежде всего для того, чтобы избежать возражений, которые непременно высказал бы королю его новый военный министр Лувуа, заклятый враг соискателя. Пюигийем согласился на это требование короля.
Так что дело шло к своему завершению, как вдруг, утром того самого дня, когда Людовик XIV должен был подписать патент, Пюигийем, имевший привилегию входить в покои его величества, решил дождаться выхода короля из зала, где заседал финансовый совет, в какой-то комнате, в которую, по словам Сен-Симона, никто не входил, пока шло заседание, и которая располагалась между залом заседаний и приемной, где дожидались все остальные придворные. Там, к своему несчастью, он застал Ньера, дежурного главного камердинера его величества, а главный камердинер — это важная фигура при дворе. Пюигийем, желавший подружиться с ним, рассказал ему о том, что его туда привело, и какую надежду он возымел.
Ньер, со своей стороны, тоже желал кое с кем подружиться, а именно, с военным министром, и потому он до конца выслушал Лозена. Когда тот закончил, главный камердинер, взглянув вдруг на часы, как если бы в голову ему пришла неожиданная мысль, притворился, что забыл выполнить какой-то приказ короля; затем он быстро выскочил из комнаты, взлетел по малой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и, вбежав в кабинет Лувуа, сообщил ему новость, которую тот никак не ожидал и которая состояла в том, что по окончании заседания совета Лозен будет назначен главнокомандующим артиллерией.
Лувуа остолбенел: он ненавидел Лозена, который был другом Кольбера. Столь высокая должность, зависящая от военного ведомства, в руках человека с таким характером, как у Лозена, обещала военному министру множество неприятностей. Лувуа обнимает Ньера, отправляет его продолжить прерванный разговор с Лозеном, хватает первую попавшуюся бумагу, чтобы иметь предлог войти к королю, и входит в зал заседаний совета. Король, удивленный неожиданным появлением министра, поднимается и подходит к нему. Лувуа отводит короля к оконной нише, говорит, что все знает, расписывает недостатки Лозена и заявляет, что такое назначение явится источником ссор между военным министром и главнокомандующим артиллерией, ссор, которые повредят не только целостности военного ведомства, но и спокойствию короля, ибо ему придется постоянно выступать в роли третейского судьи.
Когда Людовик XIV требовал от своего фаворита держать будущее назначение в тайне, это имело целью скрыть то, что он хотел сделать для него, от Лувуа, в сопротивлении которого не приходилось сомневаться с самого начала; поэтому ничто не могло быть неприятнее для короля, чем болтливость, проявленная, разумеется, Пюигийемом, ибо никого другого подозревать в этом было невозможно. Так что, выйдя из совета, король, вместо того чтобы остановиться рядом с фаворитом, молча прошел мимо него. Пюигийем был ошеломлен этим и весь остаток дня старался оказаться на пути у короля, но все было бесполезно: король делал вид, что не замечает его. Наконец во время вечерней королевской аудиенции он отважился подойти к королю и спросить у него, подписан ли патент; однако Людовик XIV ответил ему сухим тоном, способным встревожить любого фаворита:
— Пока этого сделать нельзя; позднее посмотрим.
Было очевидно, что неожиданно произошло нечто такое, что круто все изменило. Лозен стал наводить справки, тревожиться, доискиваться, но никто ничего не мог ему сказать. И тогда он решил обратиться к г-же де Монтеспан.
Госпожа де Монтеспан была кое-чем обязана Лозену. Вначале поговаривали о тесных отношениях, связывавших ее с Пюигийемом; затем стали говорить, что угодливый фаворит не только уступил дорогу королю, но еще и помог устранить некоторые трудности, проявив при этом ловкость и предупредительность, немало посодействовавшие ему в том, чтобы добиться от короля опрометчивого обещания, от которого тот теперь отступился.
Итак, как мы сказали, Пюигийем обратился к г-же де Монтеспан. Она посулила ему золотые горы, однако после этого прошла целая неделя, не принесшая Лозену, несмотря на эти обещания, ничего утешительного.