Страница 39 из 192
Дюнкерк был захвачен 14 июня, но радость, которую вызвало это событие, вскоре омрачилась неожиданно начавшейся болезнью короля. 22 июня Людовика XIV охватила крапивная лихорадка, которая не прекращалась ни на минуту и в итоге развилась настолько, что вскоре начали опасаться за его жизнь. В этих обстоятельствах несколько человек выказали королю свою преданность; прежде всего, речь идет о королеве, решившей удалиться в Валь-де-Грас, если король умрет; герцог Анжуйский не пожелал расстаться с братом, хотя лихорадка была заразной, а Мария Манчини, каждый день ожидавшая известий о больном, пребывала в отчаянии из-за того, что ей не позволили стать его сиделкой.
Но совсем иначе дело обстояло с кардиналом, который начал с того, что подумал о своих интересах. Поскольку от герцога Анжуйского, в случае смерти короля, ему не приходилось ждать ничего хорошего, он послал забрать обстановку и деньги из своего дома в Париже и перевезти все это в Венсенский замок.
Молодой граф де Гиш, сын маршала де Грамона, маркиз де Вильруа, сын маршала, и молодой принц де Марсийяк, которые в то время были фаворитами короля, также выказали ему свою великую преданность.
Наконец врачи объявили, что жизнь больного вне опасности, и двор охватило великое ликование. Король вернулся в Компьень, затем в Фонтенбло, потом в Париж. Все спешили засвидетельствовать молодому государю свою радость по поводу его выздоровления. Лишь одно четверостишие прозвучало возражением против того, что все считали милостью Божьей. Принадлежало оно Бюсси-Рабютену и было написано во время болезни короля; вот оно:
Велик король наш и судьбою щедро наделен:
Как Александр, он храбр, как Цезарь, он умен.
Все говорят о нем, что Бог его нам дал.
Ах, если бы Господь назад его забрал!..
Болезнь лишь укрепила любовь Людовика XIV к Марии Манчини, ибо, как мы уже говорили, во время его болезни юная девушка всеми возможными способами проявляла свою привязанность к нему; и потому королева поспешила осуществить то, что с самого начала года называли путешествием в Лион.
Путешествие в Лион имело цель явную и цель тайную. Явная цель состояла в том, чтобы познакомить короля с принцессой Маргаритой Савойской, которая по-прежнему рассматривалась как возможная королева Франции, а тайная — оказать давление на Испанию и подтолкнуть испанского короля к решению отдать в жены Людовику XIV инфанту.
Отъезд был назначен на 25 октября.
В это время пришло известие, что в свой черед, находясь в Брюсселе, тяжело заболел принц де Конде. Мазарини, помнивший в эту минуту лишь о том, что Конде являлся принцем королевской крови, был, вероятно, чрезвычайно доволен представившейся возможностью примириться с ним. Поэтому он поторопился выправить паспорт Гено, своему врачу, слывшему тогда самым искусным медиком на свете, и послал его к принцу. Гено отправился в путь и, приехав своевременно, сделал больному целый ряд кровопусканий, которые его спасли, а затем без задержки вернулся с известием, что принц вполне поправился.
Мазарини тотчас же приехал с поздравлениями к г-же де Лонгвиль, которая, с тех пор как ее коснулась, как мы уже говорили, милость короля, не только не подстрекала брата к бунту, как она это делала прежде, но и пыталась примирить его с двором, последним врагом которого, наряду с кардиналом де Рецем, он оставался.
Те несколько месяцев, что прошли между возвращением короля в столицу и отъездом в Лион, были заполнены празднествами. Мольер получил привилегию выступать в Париже и, благодаря своим пьесам, а главное — отметим слепоту людей, которые никогда не замечают гениев при их появлении и отдают им должное только после их смерти, — благодаря актеру Скарамушу, начал привлекать на свои спектакли толпы зрителей. Малыш Батист продолжал ставить на сцене свои первые шедевры; театральные машинисты, приехавшие из Италии, казалось привезли с собой из-за гор волшебную палочку. Увеличение числа карет в Париже и их роскошь удивили бы Бассомпьера, довелись ему выйти из могилы, куда больше, чем они удивили его в тот день, когда он вышел из Бастилии. Прогулочная аллея Кур-ла-Рен была великолепна каждый день; ярмарка святого Лаврентия, этот базар, где оказывалось собрано воедино все, что могло удовлетворить вкус, утонченность, моду и даже пороки, блистала великолепием каждую ночь; короче, все предвещало приближение той ослепительной и словно залитой потоками света эпохи, которой стала вся середина царствования Людовика XIV.
Отъезд в Лион состоялся в назначенный день; французский двор прибыл туда 25 ноября, а 28-го числа того же месяца к нему присоединился савойский двор.
При известии о приближении принцесс кардинал Мазарини выехал навстречу им, проделав около двух льё. Герцог Анжуйский отправился вслед за ним и встретил принцесс примерно за льё от Лиона; король и королева отъехали вместе на пол-льё от города.
Их величества находились в карете, но, увидев издали кортеж, король сел на лошадь и поскакал навстречу карете герцогини Савойской. В нескольких шагах перед ним карета остановилась, и герцогиня Савойская вышла из нее вместе с двумя своими дочерьми, ибо, помимо принцессы Маргариты, герцогиню сопровождала и ее старшая дочь, принцесса Луиза, которая уже побывала замужем и успела стать вдовой. Король спешился, поклонился принцессам, пристально посмотрел на ту, что предназначалась ему в жены, потом снова сел на лошадь и тотчас же вернулся к карете Анны Австрийской, которая поинтересовалась у него, какое мнение он составил о принцессе Маргарите.
— Ну, — ответил король, — принцесса приятна внешне и, вопреки обыкновению, похожа на свои портреты; она несколько смугла, но зато у нее прекрасное сложение.
Понятно, какое удовольствие доставили королеве эти слова; она приказала кучеру поторопиться и через минуту съехалась с принцессами. Они тотчас же вышли из своей кареты, и королева поступила так же. Приветствуя Анну Австрийскую, герцогиня Савойская чуть ли не опустилась перед ней на колени, взяла ее руку и почти насильно поцеловала ее с величайшей покорностью. Королева, со своей стороны, поцеловала герцогиню, равно как и ее дочерей, опустившихся перед ней на колени. Мадемуазель де Монпансье, также принимавшая участие в этой поездке, поприветствовала герцогиню Савойскую как свою тетку; затем все сели в королевскую карету. Королева посадила герцогиню Савойскую подле себя на переднюю скамью, где она обычно сидела сама; мадемуазель де Монпансье села на задней скамье, посадив рядом с собой г-жу де Кариньян, встречавшую принцесс в качестве их родственницы через своего мужа; герцог Анжуйский поместился возле принцессы Луизы, у одной дверцы, а король занял место подле принцессы Маргариты, у другой дверцы.
Так они прибыли в Лион, где оба двора разместились в резиденции королевы.
Удивительнее всего было то, что в этой поездке принимала участие Мария Манчини, то ли потому, что Людовик XIV не мог решиться на разлуку с ней, то ли потому, что ему было сказано, что в проекте его брачного союза с принцессой Маргаритой нет ничего серьезного. Как и ее сестры, она состояла под надзором г-жи де Венель, старой гувернантки, осуществлявшей над вверенными ее надзору овечками настолько строгое наблюдение, что порой это нарушало ее сон. В Лионе, где окна покоев девиц Манчини выходили на площадь Белькур и были расположены очень низко, у г-жи де Венель вообще не было ни минуты покоя, так что бедная дама превратилась в сомнамбулу. Однажды ночью она поднялась, вошла в спальню сестер Манчини и в полусне приблизилась к их кровати, чтобы убедиться, что они на месте. Но, когда она ощупывала их, вышло так, что она сунула палец между зубов Марии Манчини, спавшей с открытым ртом. Ощутив у себя во рту нечто чужеродное, девушка машинально сжала челюсти, а поскольку зубы у нее, как мы уже отмечали, были здоровые и крепкие, она чуть было не откусила палец несчастной г-жи де Венель, которая от боли тотчас же пробудилась и принялась громко кричать. От этих криков проснулись в свой черед обе девушки и, при свете ночника увидев в своей спальне нечто похожее на привидение, тоже подняли крик. На шум сбежались слуги, все разъяснилось, и на другой день рассказ о ночном происшествии, о котором было доложено королю, сильно позабавил весь двор.