Страница 2 из 193
Луиза Мотье де Лафайет, происходившая из древней овернской фамилии, на семнадцатом году жизни вступила в качестве фрейлины в свиту Анны Австрийской. Король обратил на нее внимание в 1630 году, и очарование ее ума и внешности вывели его если и не из целомудренности, то из присущей ему холодности; Бассомпьер рассказывает, что, проезжая в это время через Лион, где находился Людовик XIII, он застал короля среди дам, влюбленным и любезным против обыкновения.
Фавор мадемуазель де Лафайет ничем не омрачался до тех пор, пока она старалась оставаться непричастной к делам политики. Но как только отец Жозеф, приходившийся ей родственником со стороны Мари Мотье де Сен-Ромен, своей матери, убедил ее принять участие в интригах против кардинала, которого честолюбивый капуцин, стремившийся занять его место, хотел погубить в глазах короля, спокойствие и счастье были навсегда утрачены для нее и для ее царственного возлюбленного.
По своему обыкновению, Ришелье не напал на любовь Людовика XIII к мадемуазель де Лафайет прямо, а употребил одну из хитростей, привычных для этого великого министра, которому полжизни приходилось прибегать к уловкам, удававшихся ему тем более, что они были недостойны столь выдающегося гения и никто не ожидал ничего подобного с его стороны. Он угрозами побудил Буазанваля, которого Людовик XIII извлек из своей гардеробной и сделал своим первым камердинером, предать своего господина, доверявшего ему во всем, вначале искажать смысл устных посланий влюбленных, а потом передавать кардиналу письма, которые они писали друг другу и которые в его кабинете и под рукой искусных секретарей, нанятых с этой целью, претерпевали настолько сильные изменения, что, выйдя из рук писавших полными изъявлений нежности, они приходили с такими горькими упреками, что дело уже шло к разрыву между влюбленными, как вдруг объяснение открыло им истину.
Они призвали Буазанваля, который был вынужден признаться в своей измене и рассказать о махинациях министра, и только тогда Людовик XIII и мадемуазель де Лафайет узнали, что уже давно, не подозревая об этом, они находились под бременем ненависти кардинала.
Все знали, насколько страшна, даже для короля, была эта ненависть. Бекингем, Шале и Монморанси уже лишились из-за нее жизни, и, по всей вероятности, как раз в это время из-за нее умер отец Жозеф. Обезумев от страха, мадемуазель де Лафайет укрылась в монастыре Визитации; несмотря на все просьбы Людовика XIII, она не пожелала вернуться оттуда и, под именем сестры Анжелики, приняла там постриг: случилось это, по словам одних, 19 мая 1637 года, а по словам других — 24 мая.
Однако, хотя мадемуазель де Отфор, вызванная Ришелье из изгнания, уже начинала занимать в сердце короля то место, какое принадлежало прежде мадемуазель де Лафайет, Людовик XIII продолжал поддерживать с сестрой Анжеликой сношения, которые сделались ему необходимы, и, как уже говорилось, тайно выехав из Гробуа, где он тогда жил, отправился к ней с визитом. Он вошел в монастырь в четыре часа пополудни, а вышел оттуда в восемь часов вечера.
О чем шла речь в их беседе, никто так никогда и не узнал, ибо она протекала с глазу на глаз, как и все беседы, какие Людовик XIII вел с мадемуазель де Лафайет с тех пор, как она удалилась в монастырь Визитации Пресвятой Девы Марии. Но, когда король вышел оттуда, он показался тем, кто его сопровождал, чрезвычайно задумчивым; в тот вечер бушевала ужасная буря, шел дождь с градом, а темнота стояла такая, что ничего нельзя было разглядеть в четырех шагах от себя; кучер спросил короля, следует ли возвращаться в Гробуа; и тогда Людовик XIII, казалось, сделал усилие над собой и после минутного молчания произнес:
— Нет, мы едем в Лувр.
И карета быстро покатила по дороге во дворец, к великому восторгу конвоя, обрадованного тем, что ему не надо проделывать в такую жуткую погоду путь длиной в четыре льё.
Приехав в Лувр, король отправился к королеве, которая была чрезвычайно удивлена его появлением, ибо уже давно Людовик XIII и Анна Австрийская виделись крайне редко; она поднялась и почтительно поклонилась ему. Людовик XIII подошел к ней, поцеловал ей руку, проявляя при этом такую же робость, какую он испытывал бы при встрече с женщиной, увиденной им впервые, и смущенным голосом произнес:
— Сударыня, погода стоит настолько ненастная, что у меня нет возможности вернуться в Гробуа; и потому я пришел просить у вас ужина в этот вечер и крова на эту ночь.
— Для меня будет великой честью и великой радостью предложить то и другое вашему величеству, — отвечала королева, — и я благодарю теперь Бога за эту бурю, которую он ниспослал нам и которая только что так сильно напугала меня.
Так что в ту ночь, 5 декабря 1637 года, Людовик XIII разделил с Анной Австрийской не только ужин, но и ложе; на следующее утро он уехал в Гробуа.
Но случай ли стал причиной этого примирения короля и королевы, этого восстановления близости между мужем и женой? В самом ли деле буря испугала Людовика XIII или же он уступил настоятельным просьбам мадемуазель де Лафайет? Последнее предположение вероятнее. Что же касается нас, то мы думаем, что буря была лишь предлогом.
Как бы то ни было, ночь эта стала достопамятной для Франции и даже для Европы, облик которых ей предстояло изменить, ибо ровно через девять месяцев после этой ночи, день в день, на свет появился Людовик XIV.
Королева вскоре заметила, что она беременна, но не решалась никому говорить об этом в течение первых четырех месяцев, опасаясь ошибиться; однако в начале пятого месяца у нее не осталось более никаких сомнений. Наконец, ребенок начал шевелиться. Это произошло 11 мая 1638 года.
Анна Австрийская тотчас велела позвать г-на де Шавиньи, поведением которого она всегда была довольна. Господин де Шавиньи поговорил с ней несколько минут и, выйдя из ее кабинета, направился в покои короля.
Он застал его величество готовым к выезду на соколиную охоту. Увидев государственного министра, Людовик XIII нахмурил брови: он подумал, что г-н де Шавиньи пришел говорить с ним о политике или делах управления и что охота, его любимая забава, единственная, доставлявшая ему постоянное и истинное удовольствие, из-за этого задержится.
— Что вам угодно? — с явным раздражением спросил он г-на де Шавиньи. — И что вы желаете нам сказать? Напомню, если вы пришли говорить с нами о государственных делах, что нас они не касаются: это забота господина кардинала.
— Государь, — произнес г-н де Шавиньи, — я пришел просить вас помиловать несчастного узника.
— Просите об этом кардинала, господин де Шавиньи, просите об этом кардинала; возможно, этот узник — враг его высокопреосвященства, а потому и наш враг.
— Ничей он не враг, государь; это всего лишь верный служитель королевы, несправедливо подозреваемый в измене.
— А, понимаю, зачем вы явились! Вы желаете опять говорить со мной о Лапорте; но меня это не касается, Шавиньи! Обратитесь к кардиналу! Пойдемте, господа, пойдемте!
И он дал знак следовать за ним тем, кто должен был сопровождать его.
— Однако, государь, — произнес Шавиньи, — королева полагала, что, принимая во внимание то известие, какое я вам принес, ваше величество соблаговолит даровать ей милость, которую она поручила мне просить вас от ее имени.
— И что за известие вы мне принесли? — спросил король.
— Известие о том, что королева беременна, — ответил Шавиньи.
— Королева беременна! — воскликнул король. — Ну тогда дело в ночи пятого декабря!
— Не знаю, о какой ночи вы говорите, государь, но я знаю, что Господь в своем милосердии обратил взор на Французское королевство и положил конец бесплодию, которое всех нас удручало.
— А вы вполне уверены в том, что мне сейчас сообщили, Шавиньи? — спросил король.
— Королева ничего не хотела говорить вашему величеству, не убедившись в этом вполне определенно. Но как раз сегодня она впервые ощутила шевеление своего августейшего ребенка, и поскольку, по ее уверению, вы дали королеве обещание даровать ей милость, которую она у вас попросит, она обращается к вам с просьбой, государь, освободить из Бастилии ее плащеносца Лапорта.