Карл Смелый. Жанна д’Арк

Трое виновных — разумеется, виновных с точки зре­ния герцога, но героев с точки зрения народа — по соб­ственной воле решили довериться доброте своего сеньора.

Они направились в Термонде на встречу с герцогом, смиренно склонили перед ним колени и попросили у него прощения.

Герцог изгнал Серсандерса на двадцать льё от своих владений сроком на двадцать лет, Поттера — на пятна­дцать льё сроком на пятнадцать лет и Сневута на десять льё сроком на десять лет.

Такова была милость, оказанная им добрым герцо­гом!

Узнав об этом, жители Гента вознегодовали. Громад­ный набатный колокол дозорной башни загудел на одной ноте; за его зловещий гул этот колокол прозвали Ролан­дом, ибо казалось, будто он взывает: «Ро-ланд — ро-ланд — ро-ланд!»

Чудилось, будто страшный вестник беды говорит сам о себе:

Роланд мне имя. Когда звоню я — начался пожар, Когда я грохочу — во Фландрии бушует буря!

И вот в городе Генте поднялся мятеж — разумеется, это добрый герцог назвал мятежом возмущение славных горожан, доведенных до крайности его тиранией. И Роланд загрохотал!

Мы уже сказали несколько слов о политическом устройстве Гента; однако наш рассказ будет неполным, если мы не скажем несколько слов об общественном устройстве города.

Возможно, благодаря этому нам удастся понять, такими ли уж негодяями, как называли их историки Бур­гундии, были жители этого города.

Вспомним, как при Луи Филиппе правительственные газеты называли бунтовщиками братьев фламанд­ских лоллардов, несчастных лионских ткачей, писа­вших на знаменах своего восстания: «Жить работая или умереть сражаясь!»

Если вы желаете знать, откуда происходит слово «лол­лард», поясним: «лулла» по-шведски означает «убаюки­вать», на старом немецком языке «луллен» — «тихо напе­вать». Так что «лолларды» — это мученики труда, которые тихо напевали, чтобы усыпить свою нужду. Их называли также «бегарды», то есть «просящие».

Что же касается таких женщин, то они именовались «бегинками»; поезжайте в старые города Фландрии, и вы еще увидите там «бегинажи», где сообща жили женщины, не ставшие затворницами, монахини, не давшие обетов или, по крайней мере, не давшие чересчур строгих обе­тов; им позволялось замужество, и из своей маленькой кельи они шли в убогое жилище рабочего, неся туда веру и любовь — два великих утешения человеческой жизни.

Природа Фландрии грустна: это дождливый север, туманный север, слякотный север; в сравнении с этим ледяной север кажется раем.

Переместитесь немного дальше, и вы окажетесь в Гол­ландии, искусственно созданной стране, чья жизнь и смерть зависят от того, прорвет или не прорвет где- нибудь дамбу; в Голландии, куда однажды забрел Океан, накрыв своими волнами шестьдесят деревень, и на месте этих шестидесяти деревень разлил Гарлемское озеро.

Что ж, там, где природа грустна, веселье следует искать в домашних стенах; там, где недостает солнечных лучей, следует греться у пламени очага.

Посмотрите, как фламандцы жмутся друг к другу, словно желая согреться. Как и все люди на свете, фла­мандцы называют любовью союз мужчины и женщины; однако свои товарищества они называют «содруже­ствами». Они говорят не «товарищество Лилля», «товари­щество Эра», а «содружество Лилля», «содружество Эра».

Их девиз издавна был «Один за всех, все за одного!», а их речевым паролем (в Куртре) стали слова «Щит и друг».

Что такое перезвон их колоколов? Это голос Закона; и, когда их Жакмар выходит вместе со своей женой Жаклиной, чтобы отбивать часы, ударяя своим железным молотом по бронзовому гонгу, что они поют, делая это? Псалом «Quam bonum et quam jucundum habitare fratres in unum!» («Как хорошо и приятно братьям жить вместе!»)[4]

Историки могут говорить все, что им вздумается, но люди, которые считают братство своим долгом, вовсе не являются негодяями.

Чем жила Фландрия? Индустрией. Что являла собой Фландрия? Плод индустрии; Западная Фландрия была отвоевана у морской воды, Восточная Фландрия — у пре­сной.

Индустрия поступила так, как поступают завоеватели: она стала царицей завоеванной страны.

По какому праву герцог Филипп явился сказать инду­стрии: «Я граф Фландрии вот уже десять, двадцать или тридцать лет!»?

Индустрия ответила ему: «Я была графиней Фландрии задолго до тебя, и ты не мог стать моим наследником, ведь я бессмертна».

Впрочем, бедный мастеровой, гордившийся своей при­надлежностью к господам из Гента, дорого платил за такую честь; для него это не было пустым званием, как для Карла V, который тоже являлся горожанином Гента. Мастеровому приходилось расплачиваться за потерю времени. «Times is money» («Время — деньги») говорят англичане, эти фламандцы Великобритании; так вот, во времена спокойствия колокол звал ремесленника на собрания и на выборы; в дни опасности Роланд при­зывал его к оружию, и, когда Роланд гудел, все как один отвечали: «Я здесь!»

Ибо Роланд был великой душой, воодушевлявшей весь этот народ, который состоял из торговцев, мастеровых и ремесленников; звучной душой, громким бронзовым голосом, раздававшимся во всех важных обстоятельствах, в ходе всех чрезвычайных событий в городе; когда он зазвонил, прозвучало его собственное мучительное бес­покойство, и тогда, под его мощный гул, толпу охватило 1 Псалтирь, 132: 1.

помутнение рассудка, и ни у кого в ней не осталось более ни воли, ни разума.

Все горожане, от двадцати до шестидесяти лет, взялись за оружие; священники и монахи заняли место в строю.

Сорок пять тысяч человек вышли из города! Рабочего-каменщика назначили командиром.

Несомненно, это был один из тех каменщиков- архитекторов и одновременно инженеров, которые, подобно Микеланджело, возводили кафедральные соборы, а в случае необходимости, как и он, создавали боевые машины.

Военные действия начали гентцы. Они улучили момент, когда комендант Гента присутствовал на обедне, и появились у ворот цитадели, делая вид, что привели пленных; часовые, ничего не заподозрив, пропустили их. Как только они вошли, город оказался в их власти.

Несколько дней спустя в руках у них оказались замки Пуке и Шендельбеке.

Тем не менее один из сеньоров де Ладенов успел вме­сте с несколькими дворянами укрепиться в Ауденарде. Город не был обеспечен продовольствием, и де Лален прибегнул к чисто господской хитрости: он побудил кре­стьян укрыть за стенами города съестные припасы и скот, а затем, как только скот и съестные припасы оказались у него в руках, выставил крестьян за ворота.

Так он продержался с 14 по 30 апреля; после этого к нему подоспела помощь, и осада была снята.

Однако снятие осады сопровождалось ожесточенной схваткой. Рыцари неосмотрительно бросались на пики славных гентцев и все полегли бы там, если бы не луч­ники из Пикардии, которые взяли гентцев во фланг и изрешетили их стрелами.

Потерпевшие поражение горожане отступили, но, даже отступая, сражались вплоть до самых ворот Гента. Осо­бенно отличились в этом бою мясники; их знаменосец, раненный в обе ноги, продолжал сражаться, перемеща­ясь на коленях. Корпорация мясников полагала своим родоначальником одного из бастардов графов Фландр­ских и именовала себя «принсе-киндерен» («дети госу­даря»)! Знаменосца звали Корнелий Снейссан.

В числе рыцарей, которым удалось прорваться далеко вперед, в самую гущу горожан, был отважный Жак де Лален — тот, кто на наших глазах преподал в Брюссель­ском парке первый урок владения оружием молодому графу де Шароле. В какую-то минуту его атаковали столь яростно, что, хотя он и защищался как лев, ему грозила бы неминуемая гибель, если бы не оруженосец сира де Бувиньи: видя, в какой опасности оказался храбрый рыцарь, он вонзил шпоры в бока своего коня и, непо­крытый никакими доспехами, с одним только дротиком в руке, ринулся ему на помощь, грудью коня раздвинул пики и немного расчистил пространство вокруг рыцаря. Жак де Лален воспользовался этим, чтобы отбиться от врагов, но, отступая, заметил, что тот, кто пришел ему на помощь, не следует за ним; как ни спешил рыцарь, он обернулся, желая понять, что стало с его спасителем: как оказалось, оруженосца ударили по голове булавой с железными шипами и он упал с лошади.