Карл Смелый. Жанна д’Арк

Герцог сражался в центре, однако он увидел, как в первом же столкновении двух или трех лучших его рыца­рей сбросили с лошадей, а его знаменосца убили, и, если бы герцог не выхватил знамя из его рук, оно попало бы в руки врага. Карлу пришлось столкнуться не с людьми, а с настоящей железной стеной.

К тому же эта железная стена, остановившаяся на мгновение, вновь пришла в движение, тесня перед собой все.

Герцог вынужден был отступить: оба его фланга оказа­лись охвачены противником, а самого его отбросило назад неодолимой силой.

Он отступал шаг за шагом, рыча от ярости, без конца нанося и принимая удары, но отступал.

Он отступал до тех пор, пока не вернулся в лагерь и не соединился с остатками своей армии.

Там, передохнув мгновение, он спрыгнул на землю и сменил шлем и коня. Его шлем был разбит ударом палицы, корона разломана на куски, а раненый конь, весь в крови, едва держался на ногах.

Сев на свежую лошадь и надев на голову новый шлем, герцог приказал снова дать сигнал к атаке.

Однако в эту минуту он заметил, что на вершинах хол­мов Шампиньи и Бонвиллара появился новый отряд противника, по меньшей мере вдвое превышавший по численности войско, которое так жестоко потеснило его авангард; солдаты спускались быстро и шумно, на ходу стреляя из артиллерийских орудий и выкрикивая: «Гран- сон! Грансон!»

Карл тотчас же приказал повернуться лицом к этим новым врагам, но, едва только этот маневр был испол­нен, как с противоположной стороны послышался ужа­сающий шум.

Это зазвучали трубы солдат из Ури и Унтервальдена — два огромных рога, которые, согласно преданию, были подарены их предкам Пипином и Карлом Великим и получили названия Урийский бык и Унтерваль- денская корова.

При этих звуках, тем более страшных, что они были незнакомы герцогу и напоминали рев какого-то гигант­ского зверя, он остановился и спросил:

— Клянусь святым Георгием, это еще что такое?

— Это наши браться из старых швейцарских лиг, живу­щие высоко в горах и не раз обращавшие в бегство австрийцев, — ответил пленный из числа солдат гарни­зона Во-Маркус. — Вот люди из Гларуса: я узнаю их ландмана Чуди. А вот люди из Шаффхаузена, вот бурго­мистр Цюриха со своим отрядом. Горе вам, ваше высо­чество, ведь это потомки тех, кто сражался при Моргар- тене и Земпахе!

— Да, горе мне! — прошептал герцог. — Ведь если один их авангард нанес мне такой урон, то что же произойдет, когда я буду вынужден иметь дело со всей их армией?

И действительно, вся швейцарская армия атаковала лагерь с трех сторон, а в лагере находилось огромное количество маркитантов, скоморохов и продажных жен­щин, которые кочевали следом за герцогской армией.

Всех их охватил ужас, и посреди этой толпы раздался крик: «Спасайся, кто может!»

Итальянцы испугались первыми и обратились в бег­ство.

Карл, тем не менее, не потерял присутствие духа; он собрал своих людей и попытался восстановить боевой порядок, но в эту минуту одновременно с трех сторон послышалась пушечная пальба.

С этого мгновения началась ужасающая сумятица, неописуемая неразбериха; каждый думал лишь о том, чтобы позаботиться о своей собственной безопасности. Герцог носился посреди этой испуганной толпы, громко крича и избивая беглецов мечом, но лишь ускорял этим их бегство.

Никто и никогда не видел более сокрушительного раз­грома.

«Швейцарцы, — сообщает хронист, — бросались на бла­городных рыцарей, кромсая их на куски, и привели несчаст­ных бургундцев в такое замешательство, что те стали казаться всего лишь дымом, подгоняемым северным ветром».

Видя, что все пропало, герцог в свой черед обратился в бегство; вместе с ним бежал и его шут по прозвищу Бахвал, который, по своему обыкновению, находился при нем во время битвы.

— Ах, монсеньор, — жалобным и в то же время потеш­ным голосом воскликнул он, — вот до чего довел нас Ганнибал!

Тем не менее во всей этой неразберихе погибло, если верить «Страсбургской хронике», всего лишь шестьсот бургундцев и двадцать пять швейцарцев.

Но поражение стало от этого лишь еще более очевид­ным. Секретарь Парижской ратуши Жан де Труа испу­стил по этому поводу крик ликования, который можно считать эхом победы, донесшимся до Франции.

«И тогда, — говорит он, — герцог обратился в безоста­новочное бегство, часто оборачиваясь назад и глядя на то место, где он подвергся упомянутому разгрому, и мчался так до самого Жуня, проделав восемь больших льё, что рав­няется шестнадцати льё нашей славной Франции, да спа­сет и сохранит ее Господь!»

И в самом деле, вместе со своими шестьюстами бур­гундцами герцог потерял больше, чем Филипп Валуа при Креси, Иоанн Добрый при Пуатье и Карл VI при Азен­куре: он потерял окружавший его ореол непобедимости, он перестал быть Карлом Грозным.

Деревенщины, мерзавцы, пастухи, как он их называл, заставили его показать спину, преследовали его и нанесли ему поражение; они бродили по его лагерю, шарили у него в палатке, завладели его оружием, его сокровищами и его пушками.

Швейцарцы, правда, не отдавали себе отчета в ценно­сти своей добычи, если не считать доставшихся им воен­ных орудий: они принимали бриллианты за стекло, золото — за медь, а серебро — за олово. Бархатные шатры, тканные золотом и серебром сукна, дамасские ткани, английские и мехельнские кружева распределили между собой солдаты: они разрезали их на локти, как простое полотно, и каждый забрал свой кусок. Казна герцога была точно так же поделена между союзниками: все имевшееся там серебро отмеряли шлемами, а все золото — горстями.

Четыреста мушкетов, восемьсот аркебуз, пятьсот зна­мен и двадцать семь стягов были распределены между городами, которые предоставили Конфедерации солдат; Берн получил сверх того хрустальную раку, серебряных апостолов и священные сосуды, поскольку этот город внес самый большой вклад в победу.

Какой-то человек из кантона Ури, войдя в герцогскую палатку, поднял с пола шапку итальянского покроя, украшенную драгоценными камнями; эта шапка стоила восемь тысяч золотых экю; горец надел ее на себя, но она оказалась ему то ли велика, то ли тесна, и через минуту он отбросил ее, сказав:

— Я предпочитаю получить на свою долю хороший ратный доспех.

Во время торжественных церемоний герцог носил на шее крупный бриллиант, подобного которому не было во всем христианском мире; шкатулка с этим бриллиантом, украшенная мелкими драгоценными камнями, попала в руки швейцарца, который, увидев в этом камне лишь осколок хрусталя, с презрением отбросил его. Однако, пройдя сотню шагов, он спохватился и вернулся, чтобы отыскать бриллиант; за это время по нему проехало колесо повозки; швейцарец подобрал бриллиант и про­дал его за одно экю приходскому священнику из Монта­ньи! Позднее этот бриллиант был куплен купцом по имени Бартоломеус Май, продавшим его, в свою очередь, Генуэзской республике, которая перепродала его Лодо­вико Сфорца по прозвищу Моро; наконец, после смерти этого миланского герцога бриллиант был приобретен за двадцать тысяч дукатов Юлием II. Некогда украшавший корону Великих Моголов, он сияет сегодня в папской тиаре и стоит два миллиона.

В том месте, где произошло первое столкновение между герцогом Бургундским и Никлаусом фон Шарнах- талем, на песке были найдены еще два бриллианта, уда­ром меча выбитые из герцогской короны. Один из этих бриллиантов стал собственностью богатого купца из Аугсбурга Якоба Фуггера, который отказался продать его вначале Карлу V, поскольку император уже должен был купцу огромную сумму, но не в состоянии был ее выпла­тить, а затем Сулейману, поскольку ему не хотелось, чтобы столь драгоценный камень ушел из христианского мира. Этот камень был приобретен за пять тысяч фунтов стерлингов Генрихом VIII, дочь которого, Мария, при­несла его вместе с другими драгоценностями в качестве приданого Филиппу II Испанскому; с того времени он остается в сокровищнице Австрийского дома.

Второй бриллиант, поменьше, через шестнадцать лет после битвы был продан в Люцерне за пять тысяч дука­тов; купец, который его приобрел, имел торговые сноше­ния с Португалией; он продал его Мануэлу Великому. В конце XVI века дон Антонио, приор Крату, последний потомок династии Браганца, приехал в Париж и там умер; Никола де Арле, сеньор де Санси, купил этот камень, и тот под именем Санси стал одним из брилли­антов короны Франции, проданных во время первых войн Революции. Он принадлежал супруге Павла Деми­дова, но нам неизвестно, продолжает ли он оставаться собственностью этой семьи.