Карл Смелый. Жанна д’Арк

Этот человек, которого звали Мерендоль, обладал невзрачной внешностью и, на первый взгляд, мало под­ходил для роли герольда или посла. Тем не менее, побе­седовав с ним, Коммин понял, что ему присущи здраво­мыслие и умение говорить любезно и вкрадчиво. Как раз это и осталось в памяти Людовика XI, который видел его и разговаривал с ним лишь однажды.

После короткой беседы Коммин сказал оруженосцу, о чем идет речь.

Бедняга смертельно испугался; он бросился перед Коммином на колени и стал умолять его доверить это поручение кому-нибудь более достойному.

Однако Коммин поднял его с колен, пригласил пообе­дать, долго разговаривал с ним, обрисовал ему эту мис­сию в ее истинном свете, убедил его, что в ней нет для него никакой опасности, пообещал дать ему много денег, поинтересовался у него, откуда он родом, и, узнав, что из Ла-Рошели, спросил, не будет ли ему приятно занять какую-нибудь хорошую должность на острове Ре.

Тем временем в комнату вошел король; он догады­вался, что у бедняги есть возражения, и хотел снять эти возражения лично. У него это прекрасно получалось, и он, как никто другой, умел убеждать, когда ему этого хотелось.

В конце концов Мерендоль дал согласие на то, о чем просил его король.

Однако где было взять для него наряд герольда?

Но и тут выход нашел Людовик XI. Он послал своего главного конюшего, Алена де Вилье, за знаменем коро­левского трубача; это знамя перешили таким образом, что получился герольдский плащ с изображением герба Франции; остальные детали экипировки позаимствовали у герольда брата г-на де Бурбона. Затем привели лошадь, посадили на нее Мерендоля, и он отбыл, положив свер­нутый плащ с гербом в небольшую сумку, привязанную к седельной луке, и не сказав ни о чем ни одной живой душе.

Он прибыл в лагерь англичан как раз в то время, когда оттуда уезжал герцог Бургундский, намеревавшийся при­соединиться к своей армии в Люксембурге; так что время было выбрано чрезвычайно удачно.

Мнимый герольд оправдал неколебимое доверие, кото­рое испытывал к нему Людовик XI: он представился лорду Стенли и лорду Говарду и попросил о встрече с королем Англии.

Король дал ему аудиенцию в тот же вечер, после обеда. К концу трапезы Эдуард, большой любитель поесть, находился в прекраснейшем расположении духа, подхо­дящем для того, чтобы выслушать предложения о мире. Услышав их от герольда Людовика XI, он собрал свой совет, который, после короткого обсуждения, принял решение в пользу мира.

Горбун Глостер был единственным, кто придерживался противоположного мнения, однако мнение одного чело­века перевеса не получило.

Мерендоль был отослан к Людовику XI вместе с охран­ной грамотой для полномочных представителей.

Герольда короля Франции сопровождал английский герольд.

Прежде чем французский герольд покинул лагерь, он был приглашен Эдуардом, который вручил ему серебря­ный кубок, наполненный золотыми монетами.

Со своей стороны, король Людовик превосходно при­нял Мерендоля, дал ему крупную сумму денег и назначил его на должность налогового судьи острова Ре.

На следующий день полномочные представители собрались в деревне неподалеку от Амьена.

Англичане начали с того, что потребовали корону Франции, Нормандию и Гиень, а кончили тем, что согла­сились на семьдесят пять тысяч экю наличными.

Кроме того, было решено, что дофин женится на дочери короля Англии и что в течение девяти лет она будет полу­чать пенсион в размере шестидесяти тысяч экю из доходов с провинции Гиень, выплачиваемый в лондонском Тауэре; по истечении этих девяти лет она отправится во Фран­цию, чтобы жить там вместе с мужем.

Наконец, Англии было предоставлено несколько мел­ких льгот для ее товаров.

Эдуард был до такой степени зол на герцога Бургунд­ского, что предложил в порядке добрых отношений назвать королю Франции имена тех, кто его предавал, и представить ему письменные доказательства этих преда­тельств.

Когда послы вернулись к королю, который доехал до Амьена, желая поскорее узнать новости, и рассказали ему, как идут переговоры, Людовик XI отказался верить, настолько выгодным для него показался ему их ход.

Он с трудом поверил в успех, даже когда договор был уже подписан.

Таким образом, Людовик отделался деньгами; правда, по крайней мере такую же сумму, какая была упомянута в договоре, он передал из рук в руки: такой-то лорд полу­чил десять тысяч экю, другой — двадцать тысяч, а тре­тий — пожизненный пенсион; наконец, король прини­мал в Амьене всех этих людей, держал открытый стол, в течение четырех дней кормил и поил англичан и отпу­стил их с полными карманами и набитыми желудками.

В обмен он получил доказательства предательства, обещанные Эдуардом.

Этот мир стал называться договором в Пикиньи.

Когда герцог узнал о том, что произошло, он был совершенно ошеломлен.

Еще больше был ошеломлен коннетабль, ибо он пони­мал, что, по всей вероятности, оплачивать военные издержки придется ему.

Он делал все возможное, чтобы повлиять на ход мир­ных переговоров, без конца вмешивался в них, требуя от короля, чтобы англичане удовлетворились одним или двумя небольшими городками в качестве зимних квар­тир, например, Э и Сен-Валери. Король, который вообще не желал размещать англичан на своей земле, велел под­жечь два этих города, так что, когда полномочные пред­ставители завели о них речь, им ответили, что, к несча­стью, эти города только что сгорели.

Эдуард, кстати, был до такой степени в восторге от сво­его будущего свояка, что он предложил взять на себя обя­зательство пересечь на следующий год Ла-Манш, чтобы сокрушить герцога Бургундского, если король Франции возьмет на себя половину экспедиционных расходов.

Однако Людовик не стал соглашаться на это предло­жение: он начал придерживаться мнения Коммина, пола­гавшего, что герцог погубит себя сам.

Напротив, он хотел лишь одного: пребывать в мире или, по крайней мере, в перемирии со своим кузеном; в этом случае герцог имел бы полную возможность вести войну с Империей и швейцарцами. Людовик весьма рас­считывал на те длинные восемнадцатифутовые копья, какие он видел в действии в битве при Санкт-Якобе, и небезосновательно надеялся, что герцог Бургундский напорется на них вместе со всей своей кавалерией.

Все, что королю следовало сделать самому, — это вырвать два шипа, которые без конца кололи его с боков: шип на юге и шип на севере, д'Арманьяк и Сен-Поль. Говоря о д'Арманьяке, мы подразумеваем герцога Немур- ского, ибо с Жаном д'Арманьяком, мужем двух жен, одна из которых являлась его сестрой, было покончено еще в 1473 году. Людовик XI осадил его в Лектуре, и, когда крепость была взята, его закололи на глазах у жены.

Надо сказать, что сделано было уже немало: Ла Балю находился в клетке, Мелён был обезглавлен, д'Арманьяк убит, д'Алансон приговорен к смерти и остался жив лишь благодаря помилованию, и все это не считая герцога Гиенского, то ли отравленного, то ли нет, но, во всяком случае, мертвого. Так что, в действительности, остава­лось покончить только с Сен-Полем и герцогом Немур- ским.

Герцог Немурский, еще один Арманьяк, прекрасно понимал, что близится его черед, и написал Сен-Полю, племяннику своей жены:

«Поскольку меня могут схватить с минуты на минуту, отправляю Вам своих детей; укройте их в безопасном месте».

Эти двое предавали на протяжении пятнадцати лет, но не как простые предатели, а как люди, сделавшие пре­дательство своим ремеслом: они предавали то короля Франции, то короля Англии, то герцога Бургундского, получая за каждое предательство либо провинцию, либо титул.

Герцог Немурский, к примеру, имел владения по всей Франции, от Пиренеев до Эно.

Что же касается Сен-Поля, то он являл собой превос­ходнейший образец неблагодарности. Король беспре­станно осыпал его милостями и по его вине трижды чуть было не умер, а точнее сказать, чуть было не погиб: ведь даже погибая, король не умирает!

В первый раз Сен-Поль совершил предательство в Монлери и заработал на этом меч коннетабля, жену, богатое приданое и губернаторство Нормандии.