Карл Смелый. Жанна д’Арк

Подвязка слушал в молчании. Король продолжал:

— Вашему повелителю куда лучше заключить честный мир со своими прежними врагами, чем рассчитывать на обещания новых друзей. Кроме того, мир более всего другого угоден Богу, и потому сохранять его — самое большое мое желание. Вот это, будучи верным слугой, вы и должны передать вашему повелителю; ему это пой­дет на благо. Вы же установите хорошие отношения со мной, и, если вашими стараниями мой кузен, король Англии, пожелает прийти к соглашению, вы получите как свидетельство моей дружбы тысячу золотых экю, сверх тех трехсот, которые я намерен дать вам сейчас.

Подвязка был чрезвычайно прельщен этими предложе­ниями, а еще больше — той непринужденностью, с какой король вел с ним разговор; герольд пообещал употребить все то небольшое влияние, какое он имел на своего пове­лителя, заверил, что Эдуард не так уж склонен вести войну, и посоветовал его величеству обратиться к милорду Говарду или милорду Стенли, когда он, в свой черед, пошлет герольда в Англию.

Затем он добавил:

— Но также отчасти и ко мне, государь, чтобы мы посодействовали его правильному поведению.

Людовик XI вернулся вместе с английским герольдом в зал, где его с нетерпением ждали все сеньоры; было заметно, что король весел и спокоен.

— Господин д'Аржантон, — обратился король к Ком- мину (он подарил ему поместье Аржантон и с тех пор называл его именно так), — следует отмерить тридцать локтей малинового бархата и подарить английскому герольду.

И вполголоса добавил:

— Все идет как надо; не оставляйте его одного, про­должайте занимать его беседой и следите за тем, чтобы до его отъезда никто не вел с ним разговоров.

После этого, ничего не говоря о содержании беседы с герольдом, король стал шутить по поводу письма своего кузена, который, по его словам, стал теперь чересчур толстым, чтобы вести войну и сражаться, по своей при­вычке, в пешем строю.

Ход событий подтвердил правильность того, что Людо­вик XI сказал герольду. Эдуард полагал застать пригра­ничные области королевства уже занятыми армией гер­цога Бургундского, а войска короля разгромленными или, по крайней мере, ослабевшими и небоеспособ­ными.

Однако в Кале, напротив, не было ни герцога, ни его армии! Там оказалась одна лишь герцогиня Бургундская, которая приехала первой, чтобы повидаться с братом.

Затем, наконец, прибыл герцог, но один.

Выходит, то, что сказал король Подвязке о погублен­ной армии герцога, было правдой?

К своему великому удивлению, Эдуард обнаружил, что его зятя куда более заботит завоевание Лотарингии для себя, чем помощь ему, Эдуарду, в завоевании Франции.

Карл говорил исключительно о том, что необходимо наказать жителей Эльзаса и Ферретта, обезглавивших, как мы уже говорили, его губернатора Петера фон Хаген- баха.

Эти новые замыслы, совершенно неизвестные королю Англии и столь мало вязавшиеся с прежними обязатель­ствами герцога Бургундского по отношению к Эдуарду, претворились в предложение, которое герцог в конечном счете сделал королю: а именно, начать войну, но не на равных паях, а каждый сам по себе.

Пока англичане перейдут Сомму и вторгнутся во Францию через Лан и Суассон, он, Карл, захватит Люк­сембург и Лотарингию, ту самую Лотарингию, которая была целью всех его желаний; затем он прибудет в Шам­пань через Нанси и встретится с Эдуардом в Реймсе.

А там уже все будет готово для коронации.

Это предложение напоминало дурную шутку, и англи­чане так его и восприняли.

Они настояли на том, чтобы герцог сопровождал их хотя бы лично, раз уж он не может помочь им своей армией.

Карл двинулся с ними через Гин, Сент-Омер, Аррас, Дуллан и Перонну — все это были его земли.

Англичане были наслышаны о гостеприимстве Бур­гундского дома и ожидали, что, проезжая через города, принадлежащие герцогу, они испытают на себе широту этого гостеприимства, но ничуть не бывало: герцог опа­сался своих гостей; он въезжал в свои города и ночевал в своих дворцах, тогда как своего шурина Эдуарда остав­лял ночевать на какой-нибудь ферме, а его армию — под открытым небом.

Когда же англичане стали жаловаться, Карл ответил на это так:

— Хорошо, потерпите до Сен-Кантена! В Сен-Кантене находится коннетабль, который так зазывал вас своими письмами: он ждет вас, распахнув ворота.

XX. ДОГОВОР В ПИКИНЬИ

Они подошли к Сен-Кантену.

Англичане полагали, что им предстоит вступить в дру­жественный город; они шли, не соблюдая строя и считая, что навстречу им выйдут с крестом и хоругвью.

Когда до городских ворот оставалось пятьсот шагов, началась артиллерийская пальба. Эдуард подумал, что это делается в знак ликования, однако ему сообщили, что первый выстрел, который был произведен из пушки, заряженной ядром, убил человека.

Вторым были убиты двое.

Затем англичане увидели гарнизонный отряд, который вышел из города и построился в боевом порядке.

Коннетабль принялся за старое.

Англичане, воображавшие, что они захватили Фран­цию, располагали в ней всего лишь местом для лагеря, только и всего.

Франция открыла перед ними дверь, но тотчас захлоп­нула ее у них за спиной.

Что же касается герцога, то он все время говорил англичанам, что ему необходимо покинуть их и отпра­виться воевать в Лотарингию.

Эдуард понял, что все вокруг, за исключением короля Франции, обманули его в отношении приема, который ожидал его во Франции.

При нем находились Стенли и Говард, которые непре­станно повторяли:

— Вот видите, государь!

Им вторил королевский герольд Подвязка.

В то самое время, когда англичане, остановленные пушечной пальбой под Сен-Кантеном, с изумлением спрашивали себя, куда они попали и что все это озна­чает, в плен был взят оруженосец одного из дворян, состоявших в военной свите французского короля.

Дворянина звали Жак де Гране; имя оруженосца аристократка-история забыла.

Это был первый пленный, взятый англичанами; его доставили к королю Эдуарду, который допросил его, а после допроса любезно отпустил.

Когда бедняга уже уходил, его остановили два сеньора и дали ему каждый по золотому ноблю; один из них ска­зал: «Я — Стенли», а второй: «Я — Говард, назовите наши имена вашему повелителю».

Оруженосец, чрезвычайно обрадованный, вернулся в Компьень, где находился король, и, попросив, чтобы тот принял его, рассказал ему всю эту историю. Король при­нял его за шпиона: к несчастью, у Жака де Гране был брат, состоявший на службе у герцога Бретонского, и в этом заключалась причина недоверия к оруженосцу. Он был задержан и закован в кандалы.

Однако то, что рассказал этот человек Людовику XI, было все же достаточно правдоподобно, чтобы у короля оставались сомнения на его счет; и потому он раз десять в течение дня вытаскивал его из тюрьмы, а после допроса снова отправлял туда, все более и более убеждаясь, что напрасно проявляет к нему подобное недоверие.

То, что сообщил королю этот человек, находилось в полном согласии с тем, что говорил герольд Подвязка.

Короля всецело заботила одна мысль: он хотел, со своей стороны, отправить кого-нибудь к англичанам.

К несчастью, при нем не было герольда. Король сидел за столом и, подобно отцу Сида, не мог есть. Напротив него находился Коммин, знавший причину этого беспо­койства и призывавший короля поскорее принять реше­ние.

Внезапно король, по-видимому, на что-то решился.

— О! — произнес он. — Вот что мы сделаем, д'Аржантон!

— И что же, государь?

— Вы знаете дез Аля, моего камергера?

— Да, государь: это сын Меришона, бывшего мэра Ла-Рошели.

— Именно так. Дело в том, что у него есть оружено­сец, который попадался мне на глаза; этот оруженосец человек сообразительный, и я хочу отправить его в лагерь англичан, переодев герольдом. Так что идите обедать в свою комнату, пошлите за ним и предложите ему это поручение.

Сир д'Аржантон знал привычку короля пользоваться, насколько это возможно, услугами людей низкого зва­ния, которые, по его мнению, были, как правило, спо­собны к переговорам; он пошел к себе и послал за ору­женосцем.