Карл Смелый. Жанна д’Арк

Герцог проводил короля на пол-льё от Льежа. Сиры д’Эскерд и д’Эмери сопровождали его вплоть до церкви Богоматери Льесской в Пикардии.

Спустя неделю герцог в свой черед покинул Льеж; уез­жая, он оставил приказ сжечь и разрушить Льеж, подобно Динану.

На расстоянии одного льё от города он обернулся и увидел пламя и дым: его приказ был выполнен.

XVII. ПРЕКРАСНЫЙ ДОГОВОР В РУКАХ У ГЕРЦОГА БУРГУНДСКОГО

Тем временем Людовик XI возвращался в полном уны­нии.

Его, человека сообразительного, его, образцового короля, его, новоявленного Тиберия, создавшего такую блестящую теорию власти, провели, как ребенка! Ему казалось, что все кругом, и стар и млад, насмехаются над ним.

И, как уже было сказано, он заболел от неистовой злобы.

Тем не менее он не хотел от нее умирать: ему нужно было отыграться. И вначале он отыгрался на сороках, сойках и совах.

Сказанное довольно непонятно, но погодите.

Однажды утром, уже после выздоровления, он, по сво­ему обыкновению, вышел на воздух и, тая в себе стыд, стал прогуливаться по улицам Парижа.

Проходя мимо какого-то дома, он заметил висевшую там клетку; в клетке прыгала сорока.

— Перетта! — крикнула птица.

Король обернулся.

— Перетта! Перетта! — повторяла птица.

Так звали любовницу короля, но это было также уменьшительное название Перонны.

Король вернулся к себе в ярости.

«В тот же день, — сообщает Жан де Труа, — всех сорок, соек и сов арестовали и доставили королю, сделав записи о том, где каждую из вышеупомянутых птиц задер­жали и что она умеет говорить».

Король, как видно, винил всех кругом.

Вот каким на самом деле был король, смиреннее кото­рого, по словам Шатлена, не бывало за тысячу лет.

Герцог Бургундский полагал, что после той постыдной роли, какую король сыграл в Льеже, тот опозорен и погу­блен навсегда. Король думал то же самое о нем. Но оба они ошиблись.

«В те времена даже сами государи не понимали, как мал с них был спрос в делах чести и верности слову».[20]

В итоге Людовик XI многого достиг в ходе этой поездки в Льеж: ему удалось вступить в сношения с советниками герцога, и, благодаря легкости, с какой он раскошелился, отдав свои пятнадцать тысяч золотых экю, доказать, что у него щедрая рука и, когда понадобится, он не станет скряжничать.

Герцог, напротив, был скуп, давал мало и чаще всего неохотно; к тому же он был вспыльчив, жесток и груб.

Король же говорил всем одни лишь любезности, и, так как содержание охранной грамоты было известно, полу­чалось, что именно он сыграл положительную роль, роль человека честного, роль жертвы.

И в конце концов, поскольку из того затруднительного положения, где, по общему мнению, он мог расстаться с жизнью или, по меньшей мере, со свободой, ему удалось выйдя целым и невредимым, все решили, что он человек мудрый и сообразительный.

В итоге многие из тех советников герцога, что вели с королем спор, удалились, качая головой и говоря:

— Лучше быть при этом человеке, который умеет так хорошо вознаграждать и так хорошо наказывать, чем при его высочестве герцоге Карле, который хорошо наказы­вает, но плохо вознаграждает.

Именно это позднее наглядно показал ему Коммин.

Мне кажется, что при всей сухости истории есть опре­деленный интерес в том, чтобы наблюдать за взаимным противостоянием грубой силы Карла и неистощимой хитрости его соперника.

На какой-то миг, однако, король полагает себя побеж­денным; он заболевает, ему кажется, что он умирает. Но нет! Внезапно он спохватывается.

В голову ему приходит мысль: поссорить своего брата Карла со своим кузеном Карлом.

Он не отдаст своему брату ни Шампань, ни Бри — этот мост, переброшенный из Бургундии в Иль-де-Франс: он отдаст ему нечто лучше, чем все это, лучше того, что тре­бовали для него принцы, лучше того, что требовал он сам.

Король сделал вид, что он болен опаснее, чем это было на самом деле, и даровал брату Гиень.

— Это дарение доли будущего наследства, — сказал он ему. — Вскоре у вас будет не только Гиень, но и вся франция; так что не наносите ей ущерба, ведь она, воз­можно, станет вашей через несколько месяцев, а уж спу­стя год наверняка ... Разве лекари не приговорили меня?

Никогда еще Людовик XI не чувствовал себя лучше.

Молодой принц был одурачен братом; он с благодар­ностью принял Гиень и даже не пытался торговаться: вместо какой-то бесплодной Шампани он получал пре­красный Юг, вечно цветущий, вечно благоухающий, и Бордо в качестве столицы!

Некий гасконец, который был фаворитом брата короля, попросту дал ему понять, что Гиень — это рай.

Молодой принц был так обрадован, что сбежал от приютившего его герцога Бретонского и поспешил бро­ситься в объятия брата.

Его удивило лишь то, как хорошо выглядел король после столь тяжелой болезни. Тем не менее он простил брату его хорошее самочувствие.

Кто же пришел в ярость? Во-первых, герцог Бретон­ский: рычаг, с помощью которого он мог по своему жела­нию раскачивать Францию, выскользнул из его рук! Во-вторых, англичане, воевавшие сто пятьдесят лет, чтобы сохранить за собой эту прекрасную Гиень, где вырос герой их баллад, Черный Принц; прекрасную Гиень, с которой им придется распрощаться навсегда! И наконец, герцог Бургундский, желавший видеть моло­дого принца в Шампани и Бри, чтобы тот охранял для него легкий и надежный проход через Францию, а в конце этого прохода — ключи от Парижа!

И потому милейший герцог бесновался, словно черт в кропильнице! Он был предупрежден обо всем, но ничему не мог воспрепятствовать.

И кем же он был предупрежден?

Человеком, который был обязан королю всем, кото­рого король одел в пурпур и из ничтожества сделал кар­диналом: он был предупрежден Ла Балю, предавшим короля, по всей вероятности, уже в Перонне.

Завершением этого измены стала превосходная желез­ная клетка.

— Железная клетка, — сказал как-то раз Ла Балю по поводу сеньора дю Ло, — это самое надежное средство охранять узника.

Бедный кардинал не догадывался, что этими словами он заключил бессрочный арендный договор на пользова­ние застенками замка Лош.

Вернемся, однако к королю, а главное, к его брату.

Десятого июня молодой принц обосновался в Гиени.

Одиннадцатого июля в Англии произошел переворот: под Англией здесь подразумевается Уорик. 11 июля Уорик выдал свою дочь замуж за Кларенса, брата короля Англии; это была та дочь, которую он предназначал в жены Эдуарду и на которой Эдуард не захотел жениться.

И тогда тот, кого называли делателем королей, разде­лался с Эдуардом почти так же легко, как когда-то воз­вел его на трон. Эдуард все еще считал себя королем, хотя на деле уже был покинут всеми.

Однажды утром архиепископ Йоркский, брат Уорика, вошел в королевские покои.

Король спал; архиепископ разбудил его:

— Надо вставать, государь.

— Да будет вам! — произнес король. — Еще слишком рано, и мне хочется еще поспать.

Но архиепископ настаивал:

— Это не зависит от вашей воли, государь. Вам надо встать и явиться к моему брату Уорику.

Эдуард поднялся, оделся и последовал за архиеписко­пом.

Уорик отправил его в один из замков на севере страны, и, таким образом, под замком у него оказались сразу два короля: Генрих VI находился в то время в лондонском Тауэре.

Произошедший переворот вынудил герцога Бургунд­ского отвести взгляд от Франции и взглянуть на Англию.

Правда, переворот этот длился недолго.

Карл отправил в Лондон письмо, угрожая закрыть для английской торговли свои порты во Фландрии. Лондон­ские купцы в Сити забеспокоились. Уорик вынужден был послать за Эдуардом и привезти его в Лондон.

Как только король вернулся, Уорик понял, что для него самого дальнейшее пребывание в Англии небезо­пасно; вместе со своими сторонниками он поспешно вышел в море; его судно, преследуемое семьюдесятью девятью судами, подошло к гавани Кале, губернатором которого был сам Уорик.