Карл Смелый. Жанна д’Арк

В тот же день, около одиннадцати часов утра, этот смертный приговор был зачитан Жанне.

XII. ЖЕРТВА

Жанна выслушала чтение приговора довольно спокойно. В течение тех семи месяцев, что пленница находилась в руках англичан, ее тюремщики заставили ее испытать такие ужасные мучения, что она часто призывала смерть, которая, наконец, пришла и которую, к тому же, ей не раз предсказывали ее голоса. Но в приговоре не уточня­лось, какого рода будет эта смерть; поэтому Жанна спро­сила, какая казнь ей уготована, и ей ответили, что это будет сожжение на костре.

При этом известии Жанна лишилась всех своих сил; она ничего так не страшилась, как той казни, к которой ее в конце концов приговорили, и именно в страхе перед ней она навлекла на себя гнев своих голосов, подписав отречение. Привыкнув быть на войне и видеть сверкание мечей в гуще кровавых схваток, она совсем не боялась железа, ибо ей казалось, что умереть от удара меча или топора — это все равно, что умереть на поле сражения. Но умирать от огня, во время столь долгой, столь жесто­кой, столь позорной казни — это было сверх того, что могло выдержать все ее смирение.

— О! — вскричала девушка. — Обратить в пепел мое чистое и ничем не оскверненное тело! Да для меня было бы стократ лучше, если бы мне отрубили голову. Ах! Если бы, как я просила, меня охраняли духовные лица, всего этого не случилось бы.

В эту минуту в ее камеру вошел Пьер Кошон, сопро­вождаемый несколькими судьями.

— Епископ! — вскричала Жанна. — Епископ, я уми­раю из-за вас; но поймите же, что вы взваливаете на себя тяжкое бремя, предавая меня столь мучительной смерти!

Затем, повернувшись к одному из судебных заседате­лей, она добавила:

— О метр Пьер, скажите, где я сегодня окажусь?

— Разве у вас нет доброй надежды на Бога? — спросил тот.

— О! Конечно, — отвечала девушка, — я надеюсь, что с Божьей помощью попаду в рай; но идти туда по этой огненной дороге ... Боже мой! Боже мой!

— Сохраняйте мужество, Жанна, — произнес тот же судебный заседатель, с которым она говорила.

— Мне кажется, что я сохраню его, — отвечала девушка, — если мне дадут доброго священника для исповеди. Боже мой, господа, неужели вы откажете мне в помощи священника?

Посовещавшись между собой, судьи решили прислать ей какого-нибудь священнослужителя. Жанна, услышав эту добрую весть, горячо поблагодарила их и спросила, не может ли это быть брат Луазелёр, ибо она по-прежнему не знала, что этот человек был предателем и немало способствовал ее казни. Но епископу было известно, что Луазелёр впал в раскаяние после посетившего его видения и что он уже не один раз пытался проникнуть в камеру Жанны, чтобы во всем ей признаться. Поэтому девушке ответили, что ее просьбу выполнить невоз­можно, и ей пришлют другого священника. Получив этот отказ, Жанна не стала настаивать на своем и попро­сила оставить ее одну, чтобы она могла предаться молитве.

Когда казнь была уже близка, судьи позволили себе проявить человеческие чувства, возможно, правда, из страха перед той чудовищной ответственностью, которую Жанна призывала на их головы, но, в конце концов, какой бы ни была причина, побудившая их совершить это доброе дело, к узнице направили трех человек, кото­рые во время судебных прений постоянно высказывались в ее пользу и теперь должны были помогать ей при последних минутах ее жизни: это были судебный пристав Массьё, судебный заседатель Ла Пьер и брат Мартин Ладвеню.

Увидев их, Жанна тотчас промолвила:

— Святые отцы, вам известно, что мои судьи сжали­лись надо мной и позволили мне исповедоваться.

— Более того, дочь моя, — ответил Мартин Ладвеню, подходя к ней ближе, — они позволили мне причастить вас.

— Да благословен будет Бог, — произнесла Жанна, — ибо вот уже семь месяцев я не причащалась бесценной плоти Господа нашего Иисуса Христа.

С этими словами она опустилась на колени прямо там, где стояла, ибо цепь, опоясывавшая ее тело, не позво­ляла ей отойти от столба. Мартин Ладвеню взял стул и сел рядом с ней; тогда, увидев, что двое других присут­ствующих удалились в угол камеры, она спросила, свя­щенники ли они, и, когда ей дали утвердительный ответ, попросила их вернуться, заявив при этом, что она настолько уверена в своей невиновности и в милосердии Бога, что готова исповедоваться перед всем светом.

И в самом деле, слушая эту возвышенную исповедь, в которой Жанне не нужно было рассказывать ни о чем, кроме полной чистоты, самоотверженности и мучений жизни, которая должна была вот-вот закончиться самой ужасной из казней, придуманных для самых страшных преступников, слезами обливались священники, в то время как жертва, по мере того как она приближалась к смерти, а значит, к Богу, казалось, получала, благодаря небесному милосердию, столь необходимую ей силу.

Когда исповедь закончилась, на дискосе, покрытом платком, без свечи, епитрахили и стихаря, были прине­сены Святые Дары, и во время всего обряда причащения звучала молитва для умирающих: «Orate pro еа» — «Моли­тесь за нее».

В два часа Жанна, продолжавшая молиться вместе с братом Мартином Ладвеню, услышала грохот повозки, крики сопровождавших ее англичан и тот медленный и глухой гул толпы, который непрерывно нарастает и ширится, словно шум морского прибоя. Девушка поняла, что час настал, и первой поднялась с колен. В эту минуту вошли стражники и сняли с нее цепь, опоясывавшую ее тело; тотчас же двое других принесли женскую одежду, в которую Жанна покорно и целомудренно переоделась, укрывшись в самом темном углу своей камеры; затем ей связали руки, а на обе ноги надели по железному кольцу, причем оба кольца были соединены цепью.

Жанна спустилась вниз, опираясь на руки судебного пристава Массьё и брата Мартина Ладвеню; судебный заседатель Ла Пьер шел впереди нее, чтобы, насколько это было в его силах, оградить ее от оскорблений англи­чан. Дойдя до ворот, Жанна услышала среди криков, проклятий и улюлюканья, встретивших ее на улице, один просящий и умоляющий голос: она повернулась в ту сто­рону, откуда он доносился, и увидела метра Луазелёра, отбивавшегося от стражников; побуждаемый угрызени­ями совести, он хотел взобраться на позорную повозку и любой ценой добиться прощения от Жанны; но англи­чане, зная о его намерениях и опасаясь, что подобная исповедь может вызвать у толпы сочувствие к осужден­ной и стать причиной какого-нибудь возмущения, силой удерживали священника. Но стоило повозке тронуться с места, как Луазелёр вырвался из их рук и пошел следом за ней, крича: «Пощади, Жанна! Смилуйся, Жанна! Господь дарует мне долгую жизнь, чтобы я мог искупить свои грехи наказанием, равным моему преступлению. Пощади, пощади меня!»

Жанна не понимала, что он хотел этим сказать, ибо, как мы уже говорили, она считала этого несчастного бла­гочестивым и достойным священником. И тогда брат Мартин рассказал ей, кем этот человек был на самом деле и как он предал ее. Жанна тотчас поднялась и гром­ким голосом произнесла: «Брат Луазелёр, я прощаю вас; молите Бога обо мне». Тогда священник упал лицом о землю: его настолько терзали угрызения совести, что он хотел, чтобы его растоптали лошади англичан, сопрово­ждавших Жанну, и пришлось оттаскивать его в сторону, поскольку его прозвучавшее при всех признание уже начало вызывать волнение в толпе.

Повозку сопровождали восемьсот вооруженных с головы до ног англичан, которым, при всей их много­численности, с трудом удавалось пробивать себе проход, настолько огромной и плотной была толпа, так что пона­добилось около полутора часов для того, чтобы перевезти Жанну от башни до площади Старого Рынка. Прибыв туда, девушка вскричала: «О Руан, Руан, здесь я должна умереть!»

На этой площади были установлены три помоста: один — для судей и судебных заседателей, другой — для Жанны и, наконец, третий — для приведения казни в исполнение. Увидев сложенный костер, Жанна поблед­нела и отвернулась, но, после того как ее исповедник дал ей поцеловать распятие, девушка вновь обрела уверен­ность, позволившую ей поднять голову и посмотреть в ту сторону.