Страница 37 из 122
Там завязывается драка: люди, оставшиеся грабить внизу, понимают, что лучшую долю получат те, кто захватил пленников: живая добыча самая ценная, ведь лезгины знают, что среди этих пленников есть княгини, которые стоят пятьдесят, сто, двести тысяч рублей. Сверкают кинжалы, пистолеты извергают пламя, грабители грабят один другого, убийцы убивают друг друга.
Когда действующие лица этой страшной сцены — похитители, убийцы и жертвы — смогли осмотреться вокруг, то вот что они увидели.
Княгиня Чавчавадзе лежала распростертая на земле, с разметавшимися, как у античной Кассандры, волосами — великолепными черными волосами, мягкими и шелковистыми, — и прижимала к груди малютку Лидию, трехмесячного ребенка.
Мать была почти нагая — с нее сорвали все ее одежды, за исключением юбки и панталон; ребенок был в одной рубашонке, без одеяла, без пеленок. Лошади лезгин окружали княгиню так близко, что каждую минуту казалось, будто они вот-вот затопчут ее.
Французская гувернантка, сама ставшая пленницей какого-то татарина и отданная в руки двух нукеров, при виде этого зрелища бросилась к несчастной женщине, крича:
— Княгиня! Княгиня!
Та с жестом отчаяния подняла голову.
— Дети?! Дети?! — воскликнула она.
— Мария здесь, на лошади, — отвечала г-жа Дрансе, — а Саломея немного дальше.
В эту минуту один из нукеров, под надзор которого она была отдана, схватил ее за руку и силой оттащил назад.
По крику гувернантки: «Княгиня! Княгиня!» — лезгинам стало понятно, какая важная пленница лежит на земле. Четыре или пять человек бросились, чтобы завладеть ею. Кинжалы вышли из ножен и вошли в человеческую грудь. Два лезгина упали. Тот, кто одержал победу, спросил по-грузински:
— Ты кто? Княгиня?
— Да, — отвечала она. — А мой сын?! Где мой сын?!
Лезгин указал ей на сына, сидевшего на лошади. И тогда несчастная мать, радуясь, что она видит своего ребенка живым, сняла с себя бриллиантовые серьги и отдала их этому человеку.
Вслед за этим она лишилась сознания и, полумертвая, упала навзничь.
На другом конце двора верхом на лошади сидела княжна Нина Баратова, эта прекрасная восемнадцатилетняя девушка. Ничто не было нарушено в ее туалете — и платье, и грузинская шапочка, и вуаль на ней выглядели так, словно она только что вышла от обедни.
Старая тетка, княгиня Тина, напротив, была в самом истерзанном виде. С нее сорвали почти все ее одежды, и ее волосы свисали ей на лицо.
Что касается столетней старухи, кормилицы отца князя, то она, полураздетая, была привязана к дереву, от которого ее отвязали лишь на другой день.
Как и ее, старую княгиню Тину лезгины не стали брать с собой. Вероятно, у этих диких и крайне примитивных людей старость не имеет цены.
Затем, после страшного и жестокого, последовало комичное.
Начался грабеж; каждый уносил что мог, не понимая, что он уносит: один — шали, другой — столовую посуду, тот — бриллианты, этот — кружева. Грабители поедали все, что им попадалось, даже мелки для игры в карты и помаду; они пили прямо из бутылок: розовое масло и касторовое, для них все было равно. Один лезгин ломал великолепные серебряные блюда, чтобы засунуть их в свой мешок; другой запасался сахаром, кофе и чаем, ради этих малоценных предметов упуская из виду вещи куда более дорогие; третий заботливо прятал медный подсвечник и пару старых перчаток.
Сцены эти были варварскими, ужасными и в то же время шутовскими.
Наконец, час спустя, главари подали сигнал к отъезду. Женщин посадили на лошадей позади себя. Лишь одна княгиня Чавчавадзе непонятно почему осталась на своих собственных ногах, держа в объятиях малютку Лидию.
Лезгины покидали поместье.
XLIII. ПЛЕННИЦЫ
Похитители выехали из поместья и стали спускаться по узкой дороге, которая вела к ручью. На пути у них оказались экипажи князя.
Лезгины подожгли их, и те запылали.
Отряд приблизился к берегу ручья. Через него переправились верхом все, кроме княгини Чавчавадзе, которая по-прежнему шла пешком, по-прежнему неся на руках свою маленькую дочь.
Посреди потока сильное течение сбило ее с ног; какое-то время она катилась среди камней, не выпуская ребенка из рук. Два всадника спешились и помогли ей встать на ноги.
Затем ее заставили сесть на лошадь позади одного из лезгин.
Именно этого она и боялась. Чтобы не свалиться с лошади, ей пришлось одной рукой обхватить всадника, так что у нее оставалась лишь одна свободная рука, которой она могла поддерживать маленькую Лидию, и, как ни велика была материнская сила, княгиня вскоре ощутила, что эта рука занемела. Мало-помалу уставшая рука опустилась, и при каждом шаге лошади ребенок стал ударяться о седло.
— Во имя Неба! Во имя Господа! Во имя Магомета, если уж на то пошло! — кричала несчастная мать. — Дайте мне что-нибудь, чем я смогу привязать моего ребенка! Мой ребенок падает!
Между тем старший брат малютки Лидии, Александр, тринадцати или четырнадцати месяцев, был вырван из рук кормилицы и брошен посреди двора, но его подобрала горничная княгини, крепкая девушка по имени Луция; не зная, чем накормить ребенка, она давала ему сначала воду, а затем снег.
Как ни малопитательны были вода и снег, их все же оказалось достаточно, чтобы не дать ребенку умереть с голоду.
Что же касается князя Георгия Орбелиани, то его оставили у кормилицы. Он был силен и крепок и этой силой и крепостью пришелся по душе лезгинам. Кормилица получила веревку и крепко привязала ребенка к себе.
Саломею и Марию разлучили с их французской гувернанткой, г-жой Дрансе. Характеры двух этих девочек давали себя знать: горячая и гордая Саломея грозилась и даже колотила своей магенькой ручкой похитителя; кроткая и робкая Мария плакала, испытывая голод.
Юный лезгин, лет четырнадцати, сжалился над ней.
— На, возьми, — сказал он, протягивая ей яблоко. — Вы, грузины, привыкли есть каждый день.
Девочка взяла яблоко и съела его.
Крестьянский мальчик по имени Ило был взят в плен одновременно со всеми. Случай сблизил двух детей. Ило, сидевший на лошади позади лезгина, окликнул Марию; дети узнали друг друга и принялась болтать и смеяться.
Трехлетняя Тамара, привыкшая к княгине Орбелиани, которая стала ей второй матерью, кричала и плакала, оттого что их разлучили, и без конца призывала свою добрую Варвару. Ее крики надоели лезгинам: они засунули ее головой вперед в мешок и привязали этот мешок к седлу одной из своих лошадей. Оказавшись в мешке, ребенок притих там и заснул.
Отряд был внушительный: он состоял примерно из трех тысяч лезгин. Их лошади не придерживались никакой проложенной дороги и ехали прямо через виноградники и поля, ломая виноградные лозы и топча копытами спелые хлеба.
Наконец отряд достиг берега реки, полноводье которой не так давно успокоило князя. Вода в ней была все еще высока, и на мгновение у пленных появилась надежда, что лезгины не осмелятся переправиться на другой берег; но те горцы, что подъехали к берегу первыми, без всяких колебаний направили в реку своих лошадей, проявляя при этом удивительную смелость и ловкость. Те, за спиной у кого находились дети, взяли их и, одной рукой держа их над водой, другой рукой управляли своими лошадьми. Что же касается женщин, то им лишь посоветовали держаться покрепче.
Лошадям вода была уже по шею, и примерно на трети ширины реки они были вынуждены пуститься вплавь, чтобы достичь противоположного берега. В середине русла маленькая Мария крикнула своей гувернантке:
— Милая Дрансе, ты теряешь свою юбку!
Так оно и было: на другой берег бедная женщина прибыла в одной сорочке и корсете, заледенев от холода, так как воды Алазани поднялись из-за таяния снегов. Кто-то из лезгин сжалился над ней и дал ей свою бурку.
Переправившись через Алазань, горцы сделали короткий привал, однако отдых этот длился недолго. Послышались ружейные выстрелы. Горсть грузин, проявляя присущую им необузданную храбрость и питая надежду освободить княгинь, напали на лезгин, которых было вдесятеро больше; но, вместо того чтобы отразить нападение, лезгины, опасаясь, что эта горсть людей была всего лишь авангардом, пустили своих лошадей вскачь и понеслись по полям, пашням, рвам и скалам, крича: «Имам Шамиль! Имам Шамиль!», подстегивая лошадей ударами плети и мчась вперед с такой скоростью, что у пленных захватывало дух.