Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Это был превосходный человек, храбрый до безрассуд­ства, но нелюдимый и необщительный, не состоявший в дружеских отношениях ни с кем из своих сослуживцев.

Он ухитрился поселиться в небольшом уединенном доме, стоящем почти вне города, и жил там в обществе пса и кота.

Пес имел кличку Русский, а кот — Турок.

Пес был злой шавкой с белыми и черными пятнами и бегал на трех ногах — четвертую он постоянно держал приподнятой; одно ухо у него лежало, а другое стояло, словно громоотвод.

Кот же был обычным домашним котом и имел серую окраску.

До конца обеда Турок и Русский пребывали в самых дружеских отношениях; один ел по правую сторону, а другой — по левую сторону от хозяина.

Однако после обеда батальонный командир закуривал трубку, брал Турка и Русского за загривок и садился возле входной двери на стул, приготовленный ему денщиком.

Сидя там, он говорил коту:

— Тебе известно, что ты Турок?

А собаке:

— Тебе известно, что ты Русский?

И обоим вместе:

— Вам известно, что вы враги и должны задать друг другу трепку?

Предупредив их таким образом, он тер морду одного о морду другого до тех пор, пока, невзирая на всю их дружбу, пес и кот не проникались взаимной ненави­стью.

И тогда начиналась трепка, о которой говорил бата­льонный командир. Сражение продолжалось до тех пор, пока один из противников не сдавался. Почти всегда кончалось тем, что побои получал Русский, то есть шавка.

Когда мы имели честь познакомиться с батальонным командиром, его котом и его псом, у Турка был отгрызен нос, а Русский был крив на один глаз.

Я с печалью представляю себе, какой станет жизнь этого храброго офицера, если он будет иметь несчастье, впрочем неизбежное, лишиться когда-нибудь Русского или Турка.

Вероятно, он застрелится, если только не начнет делать визиты, подобно полковому лекарю, или путешествовать, подобно капитану.

Что же касается обычных казаков, то два их любимых животных — петух и козел.

Каждый кавалерийский эскадрон имеет своего козла, каждый казачий пост — своего петуха.

Козел приносит двойную пользу: его запах прогоняет из конюшен всех вредных гадин — скорпионов, фаланг, сороконожек.

Это польза фактическая, материальная.

Но от него есть польза и в поэтическом отношении: он отпугивает всех тех домовых, что по ночам проникают в конюшни, запутывают гривы у коней, вырывают у них волосы из хвоста, взбираются им на спину и заставляют их с полуночи до рассвета скакать во сне, хотя те и не двигаются с места.

Козел — это повелитель эскадрона. Он всегда помнит о своем достоинстве: если конь начинает пить или есть прежде его, козел бьет нахала своими рогами, и тот, сознавая свою вину, даже не пытается защищаться.

Что же касается петуха, то у него, как и у козла, есть и материальное, и поэтическое назначение.

Его материальное назначение состоит в том, чтобы возвещать время. Донской и даже линейный казак редко имеет карманные часы, а еще реже настенные.

Мы были свидетелями радости всех казаков на одном из постов, когда их петух, полностью прекративший петь, вдруг снова обрел голос.

Перед этим казаки собрались на совет и стали обсуж­дать, отчего их певец зари лишился своей веселости.

Самый рассудительный из них отважился высказать следующее мнение: «Возможно, он печалится и не поет больше потому, что у него нет кур!»

На другой день, на рассвете, все казаки отправились на поиски, и вскоре мародеры принесли трех кур.

Не успели спустить кур на землю, как петух вновь обрел голос.

Это доказывает, что между петухами и тенорами нет ничего общего.

IX АБРЕК

По прибытии в Шелковую я прежде всего позаботился известить о своем приезде полковника, командовавшего постом.

По части грязи Шелковая является достойной сопер­ницей Кизляра.

Затем я вернулся, чтобы заняться обедом.

Но самое трудное уже было сделано. У одного из наших соседей-офицеров, того, что возвращался в Дер­бент, был слуга-армянин, необычайно искусный в при­готовлении шашлыка. Он накормил нас шашлыком не только из баранины, но и из ржанок и куропаток. Что же касается вина, то о нем хлопотать не приходилось — мы привезли с собой девять бутылок, а состояние блажен­ства, в котором пребывал наш молодой поручик, доказы­вало, что в Шелковой недостатка в вине нет.

Когда обед подходил к концу, появился полковник: он пришел ко мне с ответным визитом.

Прежде всего мы поинтересовались у него, как нам продолжать путь. Напомним, что на протяжении ста пятидесяти верст почтовое сообщение было прервано, ибо ни один станционный смотритель не хочет подвер­гать опасности своих лошадей, которых каждую ночь могут похитить чеченцы, и свою особу, которая вполне может лишиться головы.

Однако полковник уверил нас, что за восемнадцать- двадцать рублей нам удастся нанять местных ямщиков, и, чтобы мы могли договориться об условиях такого найма, обещал прислать к нам в тот же вечер прокатчи­ков лошадей.

Наш дербентский офицер укрепил нас в этой надежде: он уже начал вести переговоры о трех лошадях для своей кибитки и условился о цене в двенадцать рублей.

И в самом деле, через четверть часа после ухода пол­ковника появились два ямщика, и мы уговорились с ними за восемнадцать рублей, то есть за семьдесят два франка.

Это была весьма приличная плата за пробег в тридцать льё, тем более приличная, что благодаря нашему конвою, с которым ямщики могли вернуться, их лошади не под­вергались никакой опасности.

Положившись на данное двумя шелковцами слово, мы растянулись на лавках и заснули так крепко, как если бы лежали на самых мягких матрасах на свете.

Проснувшись, мы велели передать ямщикам, чтобы они привели лошадей.

Однако вместо лошадей появились сами ямщики.

Эти честные люди передумали: они хотели получить уже не восемнадцать рублей, а двадцать пять, то есть сто франков.

Свое требование они обосновывали тем, что ночью подморозило.

Ничто так не возмущает меня, как неумелое жульни­чество, а здесь мне пришлось столкнуться именно с ним. Еще не зная, каким образом мы уедем отсюда, я начал с того, что выставил негодяев за дверь, сопровождая свои действия русским ругательством, которое я освоил для наиболее важных случаев и, смею сказать, благодаря частым упражнениям научился произносить достаточно чисто.

— Ну и что же мы теперь намереваемся делать? — поинтересовался Муане, когда они ушли.

— Мы намереваемся посмотреть на нечто необыкно­венное, что нам не довелось бы увидеть, если бы мы не имели дела с двумя этими проходимцами.

— Что же это такое?

— Вы помните, дорогой мой, «Десятичасовое увольне­ние» нашего друга Жиро?

— Помню.

— Так вот, на Кавказе есть одна милая казачья ста­ница, настолько славящаяся вежливостью своих мужчин, снисходительностью стариков и красотой женщин, что нет ни одного молодого офицера на Кавказе, который хоть раз в жизни не попросил бы у своего полковника увольнения на шестьдесят часов, чтобы посетить эту ста­ницу.

— Не та ли это станица, о какой нам говорил Дандре и какую он советовал посетить по пути?

— Та самая. А ведь мы могли бы проехать мимо, не увидев ее.

— И как он ее называл?

— Червленная.

— А как далеко она отсюда?

— Да рукой подать.

— Нет, в самом деле?

— В тридцати пяти верстах.

— Э-э! Почти девять льё.

— Девять льё туда, девять льё обратно — итого восем­надцать.

— И как же мы проделаем этот путь?

— Верхом.

— Прекрасно! Но ведь у нас нет лошадей.

— Упряжных — да, но верховых лошадей здесь сколько угодно. Калино, поясните нашему офицеру, занятому пополнением конского состава, что у нас появилось желание съездить в Червленную, и вы увидите, что он отдаст в наше распоряжение всех своих ремонтных лоша­дей.

Калино передал нашу просьбу поручику.

— Можно, — отвечал Калино, — но он ставит усло­вие.