Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1

Князь Б*** ждал ее на дороге; он похищает женщину, привозит ее в свой аул, своего рода орлиное гнездо на скале в нескольких верстах от Пятигорска, и держит у себя три месяца, тогда как муж ничего не знает о том, что с ней стало.

Через три месяца красавец-князь (говорят, что князь Б*** чрезвычайно красив), уже менее влюбленный, дает знать г-ну М***, что ему известно местопребывание его жены, и предлагает себя в посредники для ее выкупа. Господин М*** согласился. Через месяц князь написал, что он все уладил за три тысячи рублей. Господин М*** послал эту сумму и неделю спустя получил свою жену, радуясь, что смог выкупить ее так дешево.

Однако эта сделка была даже выгоднее, чем полагал бедный муж, ибо он выкупил не только свою жену, но и ребенка, которым она через полгода разрешилась.

Впрочем, татарские князья имеют обыкновение похи­щать не только чужих жен, но и тех, что становятся их собственными женами. Чем с большей неистовостью совершается похищение, тем больше чести это делает страсти похитителя. После этого начинаются переговоры о приданом с отцом, обычно соглашающимся на все условия, какие диктует ему зять, ибо тот, держа в своей власти жену, имеет преимущество перед отцом, который над ней более не властен.

Однако порой отец упрямится.

Вот пример такого упрямства.

Похищение совершается в Кисловодске.

Оно произошло как раз в то время, когда император­ский наместник на Кавказе граф Воронцов, надеясь уменьшить число происходящих там убийств, запретил татарским князьям носить оружие.

Отец похищенной девушки, не сумев договориться с зятем о цене приданого, явился к графу, жалуясь на похи­щение и требуя наказать похитителя.

К несчастью, подобно барону де Нанжи из «Марион Делорм», он явился во главе свиты из четырех человек, причем эти четыре человека и он сам были вооружены до зубов.

Граф Воронцов, вместо того чтобы выслушивать его жалобу, отдал приказ арестовать просителя и четырех его телохранителей как нарушителей постановлений намест­ника.

Татарин услышал этот приказ, выхватил свой кинжал и бросился на графа, намереваясь убить его.

Граф Воронцов стал защищаться и одновременно звать на помощь; прибежала его стража. Татарского князя задержали, а один из его людей был убит на месте.

Однако трое других убегают на гору Бештау и укрыва­ются там в пещере.

Там их атакуют, и они убивают двадцать казаков.

Когда же беглецов вот-вот должны были захватить, они производят вылазку.

Одного из них убивают в ходе этой вылазки; другой укрывается в конюшне, где случайно оказавшийся там кучер пробивает ему вилами грудь; третий как кошка карабкается на балкон ресторации, выдерживает на ее галерее настоящую осаду, убивает двенадцать человек и в конце концов падает, изрешеченный пулями, которые были посланы в него из соседних окон.

Следы пуль его противников и пятна его крови видны там до сих пор. Трактирщик использует их как своего рода рекламу и показывает останавливающимся у него путешественникам.

Разумеется, он отказывается показывать их тем, кто квартирует у его соседей.

Я мог бы рассказать два десятка подобных историй и назвать имена их героев, мертвых или живых, но следует отложить эти рассказы на остальную часть дороги, и, слава Богу, у нас не будет недостатка в таких сюжетах!

Мы целый час беседовали с г-жой Полнобоковой, под ногами которой, кстати сказать, лежал один из самых красивых персидских ковров, какие мне когда-либо дово­дилось видеть. Она пригласила нас прийти к ней вечером на чай, и ее муж заранее известил нас, что, опасаясь про­исшествий неприятного характера, он пришлет за нами двух казаков.

Я хотел было отказаться от этой чести.

— В таком случае, — сказал он, — мне придется взять назад приглашение моей жены: я не желаю, чтобы по дороге ко мне с вами случилось какое-нибудь несча­стье.

Услышав такую угрозу, я поспешил согласиться на этих двух казаков.

У ворот мы обнаружили ожидавшие нас дрожки город­ничего. Лишь в России принято проявлять подобные знаки внимания. Путешественник сталкивается с ними на каждом шагу, и, если только он не думает, как г-н де Кюстин, что такая предупредительность вызвана его лич­ными заслугами, ему следует быть за это по-настоящему признательным.

Что же касается меня, то я буду ежеминутно упоми­нать об этих знаках внимания и, поскольку это един­ственное предоставленное мне средство выразить при­знательность тем, кто мне их оказывал, прошу позволения пользоваться им при каждом удобном случае.

Дрожки подвезли нас к дому. Я хотел переменить сапоги, чтобы идти к полицмейстеру, однако он уже ждал меня на нашей квартире.

Совершенно смущенный тем, что он упредил меня, я извинился перед ним и показал ему на свои сапоги, покрытые грязью до самых икр.

Впрочем, у меня были в запасе другие: уведомленный о дорогах, по которым нам предстояло ехать, я купил в Казани сапоги, доходившие мне до самых ляжек.

(Нет никакого сомнения, что именно в России были сшиты семимильные сапоги Мальчика с пальчик.)

Полицмейстер явился предложить нам свои услуги.

Однако мы и так уже злоупотребили его вниманием: у нас не было к нему больше просьб, и нам оставалось лишь выразить ему нашу благодарность.

Четыре или пять незнакомых мне бутылок вина, кото­рые я обнаружил выстроенными в ряд на подоконнике, свидетельствовали о новом проявлении заботы с его сто­роны.

Он обещал увидеться с нами вечером у городничего.

Я предупредил Муане об обстановке на улице, пред­ставление о которой мы попытались дать нашим читате­лям. Он взял свой альбом под мышку, подхватил Калино под руку, засунул по моему настоянию кинжал за пояс и в свою очередь отважился выйти из дому.

Впрочем, для художника Кизляр город сказочно живо­писный. Вначале нам бросилось в глаза смешение одежд. Армяне, татары, калмыки, ногайцы, евреи толпятся на его улицах, и каждый из них непременно носит свой национальный костюм.

Население города составляет от девяти до десяти тысяч душ, однако оно удваивается в базарные дни.

Помимо той торговли, какую ведут татары, похищая мужчин, женщин и детей и перепродавая пленников их же семьям, в Кизляре торгуют прежде всего знаменитым вином, которое изготавливают армяне, водкой, которую они гонят, шелком, который ткут местные жители, а также рисом, мареной, кунжутом и шафраном, которые выращивают в окрестностях города.

Муане вернулся через час: он был по уши в грязи, что не помешало ему восхищаться Кизляром. Описанная мною улица привела его в восторг, и он сделал прелест­ную ее зарисовку.

В половине восьмого дрожки городничего стояли у ворот.

Двое конников с фонарями держались впереди. При свете фонарей было видно, как поблескивают у них за поясом рукоятки пистолетов и эфесы кинжалов.

Двое казаков с шашкой на боку и с ружьем на коленях изготовились скакать по обеим сторонам дрожек.

Мы заняли места в экипаже, и дрожки, конники с фонарями и казаки помчались галопом, взметая вокруг себя брызги воды и грязи.

По дороге мне показалось, что я услышал несколько ружейных выстрелов.

Мы прибыли первыми. Встретившись со мной утром, г-жа Полнобокова еще не знала, кто я такой; моя подо­рожная и в особенности мой наряд ввели ее в заблужде­ние: она приняла меня, как и другие, за французского генерала и из одного лишь чувства гостеприимства вела себя с нами столь любезно, что более любезной, мне казалось, она быть уже не могла.

Однако я ошибся. Теперь, узнав, что я тот, кому, по ее утверждению, она была обязана лучшим своим развлече­нием, хозяйка дома не знала, как, в свою очередь, отбла­годарить меня за те прекрасные минуты, какие, по ее словам, я ей доставил.

Явилось еще пять или шесть персон; все они, осо­бенно женщины, безупречно говорили по-французски.

Я искал взглядом городничего. Госпожа Полнобокова предупредила мой вопрос.

— Не слышали ли вы, направляясь сюда, ружейные выстрелы? — поинтересовалась она у меня.