Страница 16 из 197
При виде графа и графини вокзальный служащий, в ведении которого находилась перевозка собак, после проверки билетов у Душки и Мышки беспрепятственно впустил их наравне с нами в вагон, вместо того чтобы запереть их в собачий ящик.
Само собой разумеется, нами были выкуплены все места в вагоне, в котором мы путешествуем, равно как и в тех вагонах, какие находятся непосредственно перед нашим и после нашего.
Муане, который меня сопровождает, — художник Муане, чьи очаровательные декорации вы столько раз видели в Опера-Комик, — едет в переднем вагоне вместе с доктором, профессором, ясновидцем и маэстро.
Мадемуазель Элен, Саша, мадемуазель Аннетта, Аннушка и Луиза путешествуют в заднем вагоне.
Шарик, Синьорина и Черепаха находятся там же.
Максима выслали вперед, чтобы он позаботился о достойном завтраке для нас в Кёльне.
Семен и оба писца обретаются в каком-то неизвестном мне месте.
Жара стоит удушающая.
Но Дандре, человек невероятной предусмотрительности, приготовил три корзины: одну с шампанским и ледяной водой, другую с жареными курами, яйцами вкрутую, сосисками и бордо и, наконец, третью со всевозможными фруктами, виноградом, персиками, абрикосами и миндалем.
В Понтуазе мы поужинали, в Крее выпили содовой, а в Компьене уже все дружно спали.
Я был разбужен бельгийским таможенником и его словами, которые он произнес по-французски со знакомым всем выговором:
— Всем пассажирам выйти для прохождения таможни, в вагонах ничего не оставлять, все подлежит досмотру, ясно?
Подтверждением этого призыва служил большой плакат, висевший внутри здания таможни и содержавший следующие слова:
«Все вещи подлежат досмотру без всякого исключения, кроме вещей личного пользования, носимых пассажирами».
Мое имя, красовавшееся на моем чемодане и саквояже, произвело обычное действие: таможенники ограничились вопросом, нет ли у меня при себе чего-либо такого, о чем нужно заявить, и, получив отрицательный ответ, один из них начертал на моих багажных местах знак не менее таинственный, чем иероглифы, расшифрованные г-ном де Шампольоном, и имевший следующий смысл: «Пропустить этого господина не только с носимыми им вещами, но и с теми, которые он несет».
Чтобы выразить все это, было достаточно одного знака, и потому я подозреваю, что язык таможни — это тот самый замечательный турецкий, о котором говорит Мольер и на котором можно высказать так много всего в столь немногих словах.
Час спустя мы снова расположились в вагоне и покатили в направлении Ахена.
Все шло неплохо до Вервье, то есть до прусской границы.
Там начались наши мучения, а точнее говоря, мучения Дандре.
У дверей вагона появился некто, потребовавший билеты.
Дандре предъявил четыре билета.
— С вами собаки? — осведомился прусский служащий.
— Вот их билеты, — ответил Дандре.
Служащий заглянул в вагон, но собак не увидел и, предположив, что они в собачьем ящике, удалился.
Раздался свисток, и мы тронулись в путь.
На вокзале в Ахене появился другой служащий.
— Ваши билеты? — спросил он.
Билеты были ему предъявлены.
— Отлично. С вами собаки?
— Вот их билеты, — ответил Дандре.
Служащий, проверив билеты, несомненно удалился бы, подобно своему коллеге, но тут Душка, поняв, по-видимому, что речь идет о ней, высунула нос из шалей и кружев, в которых она была скрыта, и залаяла пруссаку прямо в лицо.
— Так у вас собаки! — воскликнул тот едва ли не с угрозой в голосе.
— Вам об этом известно, вот их билеты.
— Да, но собаки не должны ехать в тех же вагонах, что и пассажиры.
— Но почему?
Нам пришлось бы, вне всякого сомнения, выслушать разъяснения достойного служащего, но в эту минуту раздался свисток и поезд тронулся с места.
Пруссак простоял еще какое-то время на подножке вагона, с ожесточением повторяя предписание: «Собаки не должны ехать в тех же вагонах, что и пассажиры». Но затем наступило мгновение, когда он, под угрозой отправиться вместе с нами в Кёльн, был вынужден спрыгнуть на перрон.
Весь следующий перегон наш разговор вертелся вокруг одной и той же темы: «Почему в Пруссии собаки не должны ездить в тех же вагонах, что и пассажиры, если это разрешается во Франции?»
Никто из нас не разбирался достаточно в таких материях, чтобы ответить на этот вопрос.
На первой же станции, едва поезд остановился, на подножку вагона вспрыгнул железнодорожный служащий.
Выглядел он разъяренным.
— Собаки! — закричал он.
Нами, судя по всему, уже полностью перестали интересоваться.
— Что значит «собаки»?
— У вас собаки.
— Вот их билеты.
— Собаки не должны ехать в тех же вагонах, что и пассажиры.
Мы явно были близки к разгадке этой тайны.
— Но почему? — спросил Дандре.
— Потому что они могут помешать пассажирам.
— Но в данном случае это исключено, — возразил на превосходном немецком языке граф, который в первый раз взял слово, — ведь собаки наши.
— Это ничего не значит, они могут помешать пассажирам.
— Но ведь здесь нет других пассажиров, кроме нас, — продолжал настаивать граф.
— Они могут вам помешать.
— Но они нам не мешают.
— Такова инструкция.
— Если пассажиры — посторонние люди, это понятно, но если хозяева собак занимают весь вагон?
— Такова инструкция.
— Не может быть, чтобы инструкция доходила до такой нелепости. Позовите начальника вокзала.
Служащий отправился за начальником вокзала.
Явился начальник вокзала. У него были усы, орденский крест и три медали.
— У вас две собаки? — осведомился он.
— Да.
— Их следует отдать и поместить в собачий ящик.
— Мы просили вас прийти как раз потому, что хотим, чтобы собаки оставались с нами.
— Это невозможно.
— Но почему?
— Собаки не должны ехать в тех же вагонах, что и пассажиры.
— Объясните причину.
— Они могут помешать пассажирам.
— Но ведь пассажиры — это мы, ведь собаки наши, ведь вагон выкуплен нами целиком!
— Такова инструкция. Отдайте собак.
Мы уже собрались было отдать собак, но в это мгновение раздался свисток. Поезд тронулся с места.
— Отлично, отлично, — в ярости воскликнул начальник вокзала, — до следующей станции!
Мы были уже далеко, но все еще слышали обращенную к нам угрозу: «До следующей станции!»
В тревоге мы ждали следующей станции.
Как только поезд остановился, двое служащих бросились к нашему вагону и распахнули дверь, крича:
— Собаки!
Было очевидно, что им дали знать о нас с предыдущей станции.
На этот раз держать оборону уже не было возможности: один из пруссаков успел схватить Душку.
Но Мышка исчезла, словно сквозь землю провалилась.
— Другая собака! — вопил второй пруссак. — Другая собака! Где другая собака?
Будучи невольником инструкции, он грозил искать Мышку даже там, где она никогда не подумала бы укрыться, но тут на Дандре нашло внезапное озарение.
— Другая собака, — откликнулся он, — в следующем вагоне, пойдемте!
И, бросившись в следующий вагон, он, невзирая на крики Луизы, запустил руку в то место, где, как ему было известно, обретался Шарик, и тому, столь нежно оберегаемому его покровительницей, вскоре пришлось присоединиться к Душке.
Явно обрадованный своей победой, пруссак запер Шарика и Душку в собачий ящик и вернулся, чтобы закрыть дверь за Дандре и пожелать нам счастливого пути.
Лицо его хранило отпечаток блаженного удовлетворения, присущего человеку с чистой совестью и довольного собой.
Он исполнил инструкцию.
Это происшествие предвещало нам относительное спокойствие: мы поели фруктов, выпили по стакану холодного вина и задремали.
На следующей станции все были внезапно разбужены криком:
— У вас три собаки!
— Две, — ответил полусонный Дандре. — Вот их билеты.
— Три! — настаивал служащий.
И он пальцем указал на Мышку, которая, выбравшись из своего укрытия и не ведая, что речь идет о ней, неосмотрительно села на несессер графини.