Страница 3 из 171
«Вы знаете, какие он взял на себя обязательства, вы знаете, что он не волен поступать так, как ему заблагорассудится и как это возможно в Индии; ибо, согласно правам Брабанта, он не может силой принуждать к чему-либо ни одного из своих подданных, если только этого не допускает местная судебная система; он не имеет права ни своим указом, ни своим постановлением менять положение страны, он должен довольствоваться обычными доходами, он не может потребовать ввести какую-нибудь новую или повысить уже существующую подать без согласия или особого волеизъявления страны и лишь в соответствии с ее правами; без соответствующего на то согласия страны он не может ввести в нее армию; он не имеет права касаться оценки денежного обращения без одобрения штатов; он не может взять под стражу ни одного из своих подданных без ведома местного судьи; и наконец, даже арестовав кого-либо из них, он не имеет права выслать его из страны».
Именно такие документы государи удаляют из своих архивов, но народ бережно хранит их в своей памяти.
Однако Филипп II был не из тех, кто принимает к сведению разумные речи или уступает письменным доводам, какими бы справедливыми и убедительными они ни были. И потому он сослался на свои пушки, этот ultima ratio regum[2]. Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, встал лагерем в Ассе, и к концу сентября 1584 года в Брюсселе была восстановлена власть испанцев.
Вильгельм Молчаливый еще сражался какое-то время, но, будучи более искусным в ораторском искусстве, нежели в военном, был вынужден оставить южные провинции и, уйдя в сферу политических переговоров, где он чувствовал себя увереннее, сумел учредить Утрехтскую унию, ставшую основой Нидерландской республики.
Этот союз лишил Филиппа II всякой надежды восстановить целостность фламандских провинций. В течение десяти лет он наблюдал, как в Бельгии проливается кровь его подданных и растрачиваются сокровища Нового света, но в 1598 году отделил бельгийские провинции от владений испанской монархии и отдал их в качестве приданого своей дочери Изабелле, невесте эрцгерцога Альбрехта, сына германского императора. Во время их долгого, по счастью, царствования Бельгия вздохнула свободно, а Нидерландская республика окрепла. Герцог Альбрехт умер 13 июля 1621 года, а инфанта Изабелла — 1 декабря 1633-го; что же касается Вильгельма Оранского, то он был убит в 1584 году.
Следует сказать, что Вильгельм Молчаливый был на редкость замечательный человек. Он исполнял обязанности пажа при Карле V, и именно на его плечо опирался старый император, когда отрекался от тройной короны в пользу сына, о чем позднее ему пришлось горько сожалеть. Еще в молодости он отличался серьезностью, которая принесла ему прозвище Молчаливый, и из-за этой черты его характера король Филипп, уезжая из Бельгии в Испанию, ответил Вильгельму, рассуждавшему о причинах недовольства в Нидерландах: «Причин для недовольства нет, а есть тот, кто их выдумал, и это не кто иной, как вы сами». Вот почему, когда вспыхнуло восстание гёзов, Филипп вспомнил в Эскориале о Вильгельме Молчаливом и, узнав, что были обезглавлены только Эгмонт и Горн, сказал гонцу, принесшему эту весть, что охотно поменял бы две эти головы на ту единственную, которую ему необходимо было заполучить. И правда, топор отсек руку, державшую меч, но не смог поразить руку, державшую перо. Манифест Вильгельма Оранского принес Филиппу II вреда больше, чем могли бы принести четыре проигранные им битвы.
Стоит заметить, что он был предком ныне царствующего короля, которого называют Вильгельм Упрямый.
Одержимый лишь одной идеей, делом независимости своей страны, он не поддался на угрозы испанского двора и, что возможно было еще труднее, не поддался на его посулы. Ни военные таланты герцога Альбы, ни доблесть дона Хуана Австрийского, ни уловки Рекесенса, ни победы герцога Пармского не смогли заставить его свернуть с пути, требующего терпения и трудолюбия; все, что ему противостояло, меркло рядом с ним — политики и воители, перо и шпага. Терпя поражение за поражением, он неизменно вставал во главе все новых и новых войск. Если он испытывал нехватку в солдатах и деньгах, то покидал театр военных действий и появлялся в своих владениях во Франш-Конте или в Германии, вербуя солдат на этих всегда щедрых землях и собирая деньги среди лютеранских князей, нередко глухих к его призывам, а затем возвращался назад с армией, о существовании которой противник даже не подозревал. Наконец, благодаря знаменитой Утрехтской унии, заключенной в 1579 году, он объединил в одну республику семь голландских провинций, каждая из которых имела собственную конституцию, и оставался во главе федерации, даже не имея особого титула. Этот пост, который не по почету, а по почестям намного уступал утраченному им положению губернатора провинций Голландия, Зеландия и Утрехт, поочередно предлагался эрцгерцогу Маттиасу Австрийскому, брату императора Рудольфа II, затем герцогу Алансонскому, брату французского короля, и Роберту Лестеру, фавориту английской королевы Елизаветы. Лишенный смелости и решительности эрцгерцог Маттиас перессорился с людьми деятельными; легкомысленный и непоследовательный герцог Алансонский перессорился с людьми умными, а скупой и высокомерный граф Лестер перессорился с людьми благородными. Затем настал черед Вильгельма Молчаливого, которому благодаря его храбрости, хладнокровию и проницательности удалось всех успокоить, всех примирить, взять над всеми верх. Он приступил к завершению построенного им здания, но был убит, как позднее был убит Генриха IV, пулей, отлитой в той самой мастерской, где уже ковался кинжал, которому предстояло спустя двадцать шесть лет поразить Беарнца. Фанатик из Франш-Конте, по имени Балтазар Жерар, однажды явился в его дворец в Делфте, заявив, что ему требуется паспорт. Вильгельм, получить аудиенцию у которого было тем более просто, что на этот раз к нему обратился с такой просьбой один из его подданных, оставил жену и прошел в соседнюю комнату, где поджидавший его убийца предъявил ему свои документы. Пока Вильгельм изучал их, Балтазар выстрелил в него в упор из пистолета: Вильгельм Молчаливый упал замертво.
На шум прибежала жена. До чего же печальна была участь этой женщины, которую раз за разом ввергали в скорбь убийства всех дорогих ее сердцу людей. Она видела, как убивали Колиньи, ее отца, и Телиньи, ее первого мужа; затем вторым браком она вышла замуж за Вильгельма Молчаливого, и вот через двенадцать лет он точно так же погиб на ее глазах — за то же дело и за ту же веру.
В Гаагском музее выставлены пуля и пистолет, которыми убили Вильгельма, а также его шляпа, часы, гофрированный воротник и камзол, которые были на нем в момент убийства. На воротнике еще видны следы крови; камзол продырявлен смертоносным свинцом. Под этим камзолом билось благородное сердце.
Если вы захотите представить себе, как выглядел человек, которого называли «Молчаливый», то имейте в виду, в Первой палате Генеральных штатов можно увидеть его портрет: на нем изображен сорокалетний мужчина со смуглым лицом, хранящим озабоченное выражение, которому он и обязан был своим прозвищем. Одет он в черный камзол, карманы которого отделаны золотым кружевом, коротко стрижен, а вместо шляпы на голове у него ермолка, наподобие той, какую носил Корнель.
Что же касается его гробницы, то она находится в церкви Делфта.
Я приношу извинения читателю за то, что увлекся столь пространным жизнеописанием; но тень человека, промелькнувшая у меня перед глазами, на мгновение затмила мне горизонты целого государства.
Жизнь в Бельгии текла достаточно спокойно вплоть до того момента, когда Людовик XIV заявил после смерти тестя о своих правах на Испанские Нидерланды, от которых он формально отрекся, отказавшись наследовать королю Испании. Он исходил при этом из того, что в силу д е в о — люционного права, установленного в Соединенных провинциях, старшие дочери имели при наследовании преимущественные права по сравнению с младшими сыновьями. Эти первые притязания, закрепленные Ахенским миром, возобновились в 1672 году, когда Людовик XIV с армией в 80 000 человек и при поддержке флота Карла II снова вторгся в Соединенные провинции, за один месяц взял штурмом сорок крепостей, захватил провинции Гелдерн, Утрехт и Оверейссел и продвинулся до окрестностей Амстердама.