Страница 16 из 171
В шестой по тому же ряду часовне висит одна из самых изумительных картин Франса Порбуса, изображающая Иисуса Христа среди книжников. Согласно традиции того времени, почти все лица книжников списаны с современников мастера. Так, книжник, находящийся на первом плане, слева от зрителя, это Карл V; рядом с ним стоит Филипп II, а третий, с надписью на шапке, — это сам художник.
В одиннадцатой часовне находится подлинное сокровище церкви: это знаменитая картина братьев Ван Эйк, тех самых, что изобрели живопись маслом; она изображает Агнца Божьего, которому поклоняются все святые Ветхого и Нового Завета; справа от него стоят патриархи и пророки Ветхого Завета, а слева — апостолы и мученики Нового; в глубине изображены менее значительные святые, епископы и девы, держащие в руках пальмовые ветви. И хотя оба художника, будучи авторами картины, могли бы написать себя где угодно, они скромно расположились среди праведников.
Большая картина служит чем-то вроде основания трем другим.
Средняя из них представляет Иисуса Христа, сидящего на престоле и облаченного в епископское одеяние, которое унаследует от него святой Петр; одной рукой он благословляет всех, кто изображен на большой картине у его ног, а в другой держит скипетр; справа от него сидит Богоматерь, слева — Иоанн Креститель, а на заднем плане, изображая Иерусалим на фоне лазурного неба, высятся башни Маастрихта, какими они были видны из окна комнаты, где родились братья.
Эта картина, написанная четыреста лет тому назад и способная соперничать с самыми чудесными творениями всех живописных школ, сменявших с того времени одна другую, была заказана братьям Ван Эйк Йосом Вейтом и его супругой, которые затем преподнесли ее каноникам собора святого Бавона. Поскольку это была вторая картина, написанная маслом[12], слава о ней быстро распространилась по всей Европе, и к ней началось паломничество, которое позволялось лишь потому, что оно приносило некий доход добрым каноникам, если учесть, что восхищение часто принимает форму пожертвований. Двумя из таких благочестивых паломников были Альбрехт Дюрер и Жан Мобёжский, которые преклонили перед ней колена и благоговейно поцеловали ее уголок.
Филипп II испытывал по отношению к этой картине восхищение не менее благоговейное, чем Альбрехт Дюрер и Жан Мобёжский, вследствие чего он страстно желал заполучить ее в собственность и сделал все возможное, чтобы добиться этого; но каноники держались стойко и ни за какие деньги не соглашались уступить ему картину. Филипп II возымел желание забрать ее даром, но, так как ему еще предстояло удушить собственного сына, он побоялся ссориться с инквизицией, которая ведь могла бы тогда отказать ему в этой небольшой услуге. Король мужественно воспринял неудачу и, не имея возможности получить подлинник, попросил, чтобы, ему разрешили, по крайней мере, заказать с него копию. В этом добрые каноники не увидели никакой опасности, и Михилю Кок-си из Мехелена, королевскому живописцу, прозванному фламандским Рафаэлем, было поручено выполнить эту работу. Поскольку во Фландрии ему не удалось отыскать достаточно красивой голубой краски, чтобы изобразить одеяние Богородицы, он написал в Венецию Тициану, и Тициан прислал то, о чем его попросили. Работа продолжалась два года, но говорят, что, когда она была закончена, лишь с большим трудом можно было отличить копию от подлинника. В награду за такой безоговорочный успех художник получил от Филиппа II четыре тысячи флоринов золотом.
Эта копия, написанная, как и оригинал, на деревянных досках, была передана королем Испании в галерею Эско-риала, откуда вместе с несколькими другими она перешла в руки одного из наших французских маршалов, известного всей Европе не только своей продолжительной военной и политической карьерой, которую он сделал дважды, но и своим просвещенным интересом к искусству. Позднее, не знаю за какую цену и на каких условиях, эта копия перешла в собственность г-на Ван Дансарт-Энгельса из Брюсселя.
Существовала еще одна копия этой картины, которая была написана на холсте и, хотя и уступала первой, тем не менее отличалась редкостной красотой и вплоть до 1796 года украшала гентскую ратушу. Затем она была продана г-ну Изелю, который перепродал ее богатому англичанину по имени Солли.
Что же касается оригинала, то он чудесным образом исчез в тот самый момент, когда революция собралась разорять церкви, и не менее чудесным образом вдруг вернулся на свое место, когда Наполеон разрешил отправление культа; однако за время своего изгнания шедевр братьев Ван Эйк лишился шести створок: тех, что представляли кавалькаду Филиппа Доброго, святую Цецилию, положившую руки на клавиатуру органа, хор ангелов, прославляющих Господа, Благовещение, а также святого Иоанна и святого Петра, написанных в серых тонах старшим из братьев — Хубертом Ван Эйком.
На свою беду, похититель шести створок, совершивший эту кражу, скорее всего, просто по привычке, не представлял себе стоимость украденного и потому продал их за 6 000 франков г-ну Ван Ньивенхейсу из Брюсселя, который перепродал их г-ну Солли, уже владевшему копией на холсте, за 100 000 франков. Тот, в свою очередь, перепродал их прусскому королю за 400 000 франков. Стремясь дополнить свое собрание, прусский король выторговал у Дансарт-Энгельса копию Михиля Кокси и две недостающие створки. Шесть остальных створок из той же копии, которые не понадобились прусскому королю, ибо у него были оригиналы, приобрел принц Вильгельм Нассау.
Картину братьев Ван Эйк, с двумя сохранившимися створками, на которых изображены Адам и Ева, увидел Наполеон во время своего короткого пребывания в Генте и проникся к ней такой же любовью, как в свое время Филипп II, но, будучи более решительным, чем испанский король, он попросту наложил на нее руку и отправил в Лувр, откуда она вернулась лишь в 1815 году. Экскурсовод в сутане, рассказавший нам историю шедевра братьев Ван Эйк, особенно напирал на эту последнюю превратность судьбы, уверяя, что я должен был видеть картину в Париже в то время, когда Франция входила в состав Бельгии.
Впрочем, это достойное уважения несчастье разделила с ней еще одна картина, которая находится в четырнадцатой часовне и является всего-навсего одним из шедевров Рубенса: на ней изображен святой Бавон, вступающий в монастырь святого Аманда.
Если вы посмотрите эти три картины, то мимо остальных часовен можете пройти с закрытыми глазами и открыть их лишь тогда, когда войдете на клирос.
Ведь на клиросе находится один из шедевров скульптора Дюкенуа: гробница епископа Триеста, последняя работа автора, которого по выходе из церкви ожидало странное судебное преследование. Дюкенуа обвинили и изобличили в насилии, совершенном в одной из часовен над мальчиком-певчим, который служил ему натурщиком, и приговорили к сожжению на костре; приговор был приведен в исполнение на Рыночной площади. В тот самый день, когда должна была состояться казнь, Дюкенуа попросил в качестве последнего желания разрешить ему еще раз увидеть гробницу, которую он только что изваял. Было решено не отказывать ему в этой милости, и по дороге на костер палач завел свою жертву в церковь. Подойдя к надгробию, Дюкенуа, который на самом деле собирался разбить памятник, надеясь, что после этого казнь отменят на условии, что он будет его восстанавливать, схватил лежащий на полу молоток и занес руку над головой статуи; но стражник, разгадав его намерения, бросился на него и отвел удар, который пришелся на руку статуи и отсек ей палец (он отсутствует и поныне). Поскольку казнь проходила в сгущающихся сумерках, а зрителей держали на некотором удалении, долгое время ходили слухи, что вместо прославленного скульптора сожгли куклу, а эрцгерцог помог ему бежать; но найденная впоследствии расписка палача не оставляет ни малейшего сомнения в том, что казнь действительно состоялась.
Поскольку история эта была достаточно неприличной, мой экскурсовод, чтобы рассказать ее, вывел меня за пределы церкви; я же, со своей стороны, увидев все интересное, что там можно было посмотреть, счел совершенно ненужным туда возвращаться и, так как в это время послышался колокол монастыря бегинок, созывавший на вечернюю молитву, двинулся по направлению к улице Брюгге, где расположен этот монастырь.