Из Парижа в Кадис

Следовало торопиться: был уже полдень, а в семь часов нас ждали на званом ужине, который давала в мою честь французская колония. Да, сударыня, что тут поделаешь? Так уж устроены наши соотечественники: за границей они нас чествуют, радушно встречают, обнимают, а дома кусают и перемывают нам косточки. За рубежом вас окружает ваша посмертная слава. Стоит пересечь границу — и вы будто умираете. Это уже не вы, а ваша тень встречает на каждом шагу проявления доброжелательства, и, должен сказать, мою прославленную тень принимают здесь так, что это вызывает зависть у моего бедного собственного «я».

Дело в одном обстоятельстве, о котором Вы, сударыня, не догадываетесь и я, разумеется, тоже прежде не догадывался. Оказывается, в Мадриде я более известен и, возможно, более популярен, чем во Франции. Испанцам кажется, что они распознают во мне (когда я говорю «во мне», это, как Вы понимаете, означает «в моих произведениях») нечто кастильское, и это льстит их самолюбию. Ведь правда же, что, прежде чем стать кавалером ордена Почетного легиона во Франции, я стал командором ордена Изабеллы Католической в Испании. В этом отношении заграница показала дорогу моей родине. Не сомневаюсь, сударыня, что после моего возвращения меня заставят дорого заплатить за все те любезности, какие мне здесь оказывали. Но, тем не менее, по тому, с какой благодарностью относятся ко мне в Испании, я могу так или иначе судить, что обо мне будут думать после моей смерти.

И потому со времени моего приезда установились отношения подлинной сердечности между нами и испанскими деятелями искусства. Лавега носит мою ленту ордена Почетного легиона, а я — ленту Изабелы Католической, снятую с шеи Мадрасо. Бретон, этот испанский Скриб, и Рибера, который носит широко известное в живописи имя и сам вполне достоин этого имени, проводят все вечера с нами. Доступ в фойе театра Эль Принсипе, где собираются все выдающиеся люди мадридского артистического мира, был открыт нам двумя самыми известными драматическими актерами Испании: доном Карлосом де ла Торре и Ромеа. Каждый день кто-нибудь из только что названных мною лиц предлагает нам свои услуги в качестве чичероне, и перед ним открываются любые двери: картинные галереи, артиллерийские музеи, парки и королевские дворцы.

По правде говоря, посольство тоже изо всех сил помогает осуществлять наши желания. Господин Брессон, только что получивший от ее величества титулы герцога де Санта-Исабель и испанского гранда, безукоризненно любезен: три дня назад он устраивал для нас в прелестном дворце, где находится его резиденция, настоящий королевский прием.

Словом, возвращаясь к тому, с чего я начал это отступление, нас ждала в Мадриде в семь часов французская колония, которая давала в нашу честь обед на сто персон; руководил им брат отважного полковника Камонда, один из самых известных негоциантов Мадрида.

Это тоже был королевский обед, сударыня! Штраус, находившийся в числе приглашенных, устроил нам сюрприз. Во время десерта появился весь его оркестр — тот самый замечательный оркестр, который в течение целой недели заставлял королей и королев, словно простых пастухов и пастушек, танцевать, — и до полуночи играл вальсы, кадрили и бравурные мелодии так, как их умеют исполнять только немецкие музыканты.

В полночь все стали расходиться; за пять часов было выкурено сигар на пятьсот франков. Не стоит и говорить, что, будучи весь пропитан ароматом гаванских сигар, я не принимал совершенно никакого участия в их курении. Не знаю, что меня ждет по возвращении во Францию, сударыня; не знаю, в какие неведомые сражения я буду втянут; не представляю, какая новая гидра о семи головах опять выступит против меня — но мне точно известно, что я вернусь с сердцем, переполненным благодарностью за прошедшие дни, и ее с избытком хватит для того, чтобы с презрением отнестись ко всем ожидающим меня оскорблениям.

Сейчас три часа утра, сударыня, через два часа я уеду из Мадрида. Пожалейте меня, сударыня, ведь я провел здесь двенадцать самых счастливых дней в моей жизни, а как Вам известно, счастливые дни для меня редкость. Итак, прощай Мадрид, гостеприимный город! Прощайте те, искренняя дружба с кем связала меня только вчера, но будет вечной; прощайте, бархатные глаза, заставившие Байрона изменить английским красавицам; прощайте, прекрасные ручки, так ловко играющие шелестящим веером; прощайте, ножки, самой обычной из которых будет впору туфелька Золушки или даже, сударыня, туфелька еще меньше, известная только мне. Когда я говорю «только мне», я ошибаюсь, сударыня, Вы ведь знаете, у меня нет секретов от Вас.

Кстати, когда позавчера я ходил прощаться с господином герцогом де Монпансье, он любезно сообщил мне, что ее величество королева Испании только что пожаловала мне звание командора ордена Карла III, а возвратившись домой два часа назад, я обнаружил орденские знаки, присланные мне Осуной, который просил меня принять их на память о нем. Как видите, сударыня, не случайно я с сожалением покидаю Мадрид.

XII

Аранхуэс, 25 октября.

Через два часа после того как было закончено последнее письмо, которое я имел честь отослать Вам, сударыня, мы должны были ехать в Толедо. Путешествие было задумано в том же составе и таким же образом, как поездка в Эско-риал. Другими словами, Жиро, Маке, Буланже, Дебароль, Ашар и Александр должны были после замены уставших мулов на свежих забраться в достославную желто-зеленую берлину. Дону Риего и мне предстояло воспользоваться дилижансом. Я проникся дружеским расположением к доброму священнику и стремился не разлучаться с ним как можно дольше.

Запасы провизии были сделаны за день до отъезда и погружены в огромную корзину, так как в наши планы не входило возвращаться в Мадрид. Теми же транспортными средствами, какие должны были доставить нас в Толедо, мы рассчитывали добраться до Аранхуэса, а оттуда пиренейским дилижансом, в котором для нас были зарезервированы все внутренние места, всем вместе направиться в Гранаду. Корзина с провизией была отдана под непосредственное наблюдение Жиро.

В условленный час я распрощался с домом г-на Монье, площадью Алькала, воротами Толедо, и мы покинули Мадрид. Дорога шла вдоль берегов Тахо, по всему течению реки покрытых зелеными зарослями, которые были тем более заметны, что они вырисовывались на фоне бесконечных песчаных равнин и вересковых пустошей. Не знаю, ехали ли мы правильной дорогой или, пытаясь выиграть несколько километров, наш майорал выбрал какой-то нестандартный путь, но могу сказать, что половину дороги мы прошли пешком, проникнувшись жалостью к несчастным животным, тащившим нашу карету, а два или три раза, когда они застревали в песке или в рытвинах, даже оказывали помощь беднягам, что явно было для них существенной поддержкой.

Следует добавить, что каждый раз, когда случалось подобное происшествие, несчастный дон Риего начинал громко стенать, жалуясь на состояние дорожного дела в Испании и требуя дать ему самые точные сведения о состоянии дорог во Франции, а это доказывало, что, несмотря на свой преклонный возраст, он не потерял желания просвещаться.

В Испании, сударыня, есть одна страшная опасность, от которой надо заранее себя оберегать: это разница между расстоянием заявленным и расстоянием действительным. Так, вам заявляют, что от Толедо до Мадрида или от Мадрида до Толедо двенадцать льё. Вы трогаетесь в путь, держа в голове так или иначе мысль о французских льё. Тихо бормоча про себя, вы умножаете один на четыре, четырежды двенадцать — сорок восемь, и вы рассчитываете на сорок восемь километров, то есть на шесть часов пути, в предположении, что ехать вы будете с обычной скоростью. Вы отъезжаете, пребывая в этой уверенности, и начинаете высматривать дорожные отметки, которые во Франции отвлекают наше нетерпение, как кусочки шоколада отвлекают голодный желудок, — и что же? Никаких дорожных знаков, никаких указательных столбов — первое разочарование!

Вы продолжаете себе твердить: двенадцать льё. Ладно! Двенадцать льё, если предположить, что мы едем не так быстро, как рассчитывали, вместо шести часов займут восемь. Вы едете так шесть часов, восемь, десять, двенадцать; каждую минуту вы спрашиваете, близка ли уже цель, и вам каждый раз дают утешительный ответ. Наконец, через пятнадцать-шестнадцать часов после вашего отъезда вы различаете силуэт города, вырисовывающийся в лучах заходящего солнца.