Страница 24 из 155
А помимо того, сударыня, на этом же самом вытянутом прямоугольном пространстве, заключавшем в себе праздничную иллюминацию, прогуливалось пешком в боковых аллеях столько изумительных созданий и разъезжало в экипажах столько красавиц, что это лучшим образом передает мою мысль, будто в Мадриде замечаешь лишь уродливых женщин и лишь на них смотришь. Что же касается остальных, то, по правде сказать, разглядывать их всех — занятие чересчур трудное, и приходится от него отказаться. Погуляв часа два посреди перекрестия огней иллюминации и взглядов, мы пошли в Театр дель Сирко. Как раз в эту минуту там исполняли baile nacional, и на сцене была главная танцовщица. Танцовщица эта француженка, и зовут ее, как, помнится, я Вам уже говорил, — Ги Стефан.
Надо Вам сказать, сударыня, что мы, люди искусства, входим в своего рода европейское тайное сообщество, благодаря которому мы поддерживаем друг друга, даже если никогда не виделись. Так, к примеру, если я в Париже прихожу в театр, где в это время на сцене играют Фредерик Леметр, Дежазе или Буффе, мне достаточно либо передать им, что я нахожусь в зале, либо самому жестом показать это, и в ту же самую минуту Дежазе, Буффе или Фредерик Леметр, даже если в этот день они пребывают в дурном расположении духа, тотчас же забывают о своем плохом настроении и играют для меня, играют так хорошо, как, возможно, никогда не играли прежде. Из-за этого публика порой ничего не понимает в роли, начавшейся с определенной вялостью, а затем внезапно оправившейся от этой слабости и ставшей значительной благодаря энергии и таланту актера, хотя первые сцены заставляли было думать, что эти способности в нем уже угасли. Это то, что я попытался описать в одной из сцен четвертого акта «Кина», когда актер объясняет или, вернее, пытается объяснить принцу Уэльскому характер своих отношений с графиней Кефельд. Короче, сударыня, между нами, людьми искусства, существует такое единение. И вот, отыскав одну из моих соотечественниц за границей, я подумал, что оно может существовать и здесь.
И я передал г-же Гй Стефан, что явился засвидетельствовать ей свое почтение и прошу ее танцевать для меня. Госпожа Ги Стефан, заметив, что я пришел к концу спектакля и сажусь посреди партера, догадалась, что я ее брат по искусству и явился предъявить свои права. Легким кивком я дал ей знать, что она не ошиблась. Она ответила мне знаком, невидимым для всех и понятным лишь мне. Мы устроились в креслах. Танец халео-де-херес начался.
Вам кажется, сударыня, что Вы разбираетесь в испанских танцах; зрители Театра дель Сирко думают то же самое о себе, причем, возможно, с бблыиим основанием. Так вот, Вы ошибаетесь, сударыня, и они ошибаются тоже! При первых тактах, с первых шагов, сделанных любимой актрисой, в зале установилась мертвая тишина. Это молчание явно свидетельствовало об изумлении. Никогда еще г-жа Стефан не приступала с такой смелостью к исполнению этого восхитительного танца, в котором объединилось все — надменность и томление, презрение и любовь, желание и сладострастие; трепет, пробежавший по залу, нарушил тишину, и зрители разразились рукоплесканиями. Впервые, уступив порыву вдохновения, г-жа Ги Стефан отбивала шаг так, что придала танцу все величие поэмы любви, которую он изображал.
Трижды ее заставили повторять это знаменитое халео, трижды успех превращался в фурор, крики «браво» переходили во всеобщий восторг, а рукоплескания — в исступление. Я полагаю, что мне удалось разом отплатить Мадриду за его щедрое гостеприимство. После спектакля я поднялся в уборную г-жи Ги Стефан. Мы никогда до этого не встречались, не разговаривали. «Ну как? — протянула она мне руку. — Вы довольны?» Как видите, сударыня, мы отлично поняли друг друга. Ведь, правда же, это братство людей искусства что-то собой представляет, если оно способно просто и естественно приводить к цели, которой не могут добиться ни короли с их могуществом, ни банкиры с их богатством, ни газеты с их влиянием.
Вернувшись в дом Монье, я обнаружил письмо от герцога де Осуна; он приглашал меня на следующий день позавтракать с ним и с его рыцарем арены. Пришло время, сударыня, объяснить Вам значение термина «рыцарь арены», или кабальеро рехонеадор. Я уже рассказывал Вам, что королевские корриды обладают особенностями, присущими только им и имеющими корни только в них. Вот что это за особенности.
В королевских корридах, по крайней мере в тех, что проводятся по поводу рождений королевских детей и свадеб королей и королев, обязанности матодора исполняют не профессиональные тореадоры, а обедневшие дворяне из благороднейших семейств; для тех, кто выживает в этих сражениях (а вероятность погибнуть в них тем более велика, что эти люди привносят в свой бой с быком все худшие качества, присущие невежеству), при дворце создаются должности конюших, обеспечивающие тем, кто их занимает, достойное существование. Такая должность конюшего приносит в виде жалованья полторы тысячи франков в год, а для Мадрида жалованье в полторы тысячи франков — это почти что богатство.
Теперь скажем о том, какие изменения вносятся в само сражение. Когда между рехонеадором и быком идет бой, никакие пикадоры в нем не участвуют. Вместо того чтобы ожидать быка, стоя со шпагой в руке, рехонеадор должен атаковать его, сидя на коне и держа в руках копье. Вместо того чтобы сидеть верхом на жалкой кляче, которой суждено отправиться к живодеру и которую все равно забьют завтра, если бык не убил ее накануне, он восседает на великолепной андалусской лошади из конюшни королевы, но это, вместо того чтобы быть преимуществом, как можно подумать вначале, становится неблагоприятным обстоятельством, поскольку рехонеадору приходится противостоять одновременно и ярости быка, и страху лошади, и чем сильнее лошадь, тем большая опасность грозит всаднику с ее стороны. Для обычного пикадора лошадь, напротив, всего-навсего щит, нечто вроде живого матраса, ослабляющего удары рогов, и всадник подставляет ее разъяренному быку когда угодно и как угодно. Вот почему несчастные случаи с рехонеадорами происходят чаще всего не из-за быка, а из-за лошади.
Рехонеадор выбирает себе поручителя среди глав самых знатных семей города. В благодарность за этот почетный выбор поручители обеспечивают своих подопечных экипировкой и берут на себя все прочие издержки, в какие те могут быть вовлечены.
Рехонеадорам полагается одеваться в костюмы дворян времен Филиппа IV. Каждый из них носит цвета избранного им покровителя. Поскольку поручитель не может появиться на арене вместе со своим подопечным, он присылает туда вместо себя какого-нибудь известного тореадора, и задача этого человека, хорошо знающего все повадки быка, — подводить его под удар копья рехонеадора или, наоборот, отвлекать животное от всадника, если оно кинется на него.
На завтрашней корриде должны выступать четыре рехонеадора. Первый из них выбрал покровителем герцога де Осуна, второй — герцога де Альба, третий — герцога де Медина-Сели, четвертый — герцога де Абрантеса. В качестве их представителей на арене будут присутствовать тореадоры: Франсиско Монтес, Хосе Редондо (Чикланеро), Франсиско Архона Гильен (Кучарес) и Хуан Лукас Бланко. Осуна пригласил меня позавтракать вместе со своим рехо-неадором и его ангелом-хранителем Монтесом.
Мне нет надобности рассказывать Вам, сударыня, кто такой Монтес; Монтес — это король тореадоров; он утруждает себя исключительно по приглашению короля, принца или города; за каждый проведенный им бой Монтес получает тысячу франков; короче, Монтес — миллионер. Вы понимаете, конечно, что такое высокое положение можно занять только обладая признанными заслугами; если и есть репутация, которую бессильны поддержать или поколебать какие-бы то ни было интриги, то это, разумеется, репутация тореадора; славу, которой обладает тореадор, он добывает острием своей шпаги, в присутствии публики и на глазах у Господа. Это генерал, оцениваемый по числу выигранных им битв; так вот, Монтес выиграл пять тысяч сражений, поскольку он убил пять тысяч быков.