Путевые впечатления. Корриколо

— Так что же? Поступим умнее, достойный мой хозяин, договоримся полюбовно.

— Да я и не хочу ничего другого.

— Дайте мне половину этой суммы, и я тут же съеду по собственной воле, удалюсь с миром.

— Как! Я должен дать вам триста дукатов, чтобы вы покинули мой дом, тогда как это вы должны мне за два месяца?

— Я выдам вам расписку.

— Но это невозможно!

— Прекрасно. Я предложил это, чтобы оказать вам услугу.

— Оказать мне услугу, презренный!

— Без грубостей, прошу вас. Как вы знаете, папаше Феликсу это не пошло на пользу.

— Хорошо! — сказал скупец, сделав над собой усилие. — Хорошо! Я дам вам половину.

— Триста дукатов, — ответил дон Филиппо, — ни грано больше, ни грано меньше.

— Ни за что! — вскричал домовладелец.

— Берегитесь: когда вы придете в следующий раз, я могу не согласиться на эту сумму.

— Ну что ж, я рискну на процесс, даже если он будет стоить мне шестьсот дукатов.

— Рискните, любезный, рискните.

— Прощайте, завтра вы получите на гербовой бумаге вызов в суд.

— Я жду его.

— Подите к черту!

— Рад буду увидеться с вами вновь.

Разгневанный дон Бернардо отправился к себе домой, а дон Филиппо вновь принялся за оду к "Justum et tenacem"[8].

Наступил следующий день, затем второй, прошла неделя, а дон Филиппо, как и рассчитывал, не получил никакого уведомления; более того, через две недели домовладелец вернулся и был столь же кроток и сладкоречив, сколь грозен и страшен он был при первом своем посещении.

— Дорогой гость, — сказал он дону Филиппо, — вы так убедительны, что не уступить вам нельзя: вот триста дукатов, которые вы потребовали. Надеюсь, вы сдержите свое слово. Вы пообещали, что, если я дам вам триста дукатов, вы покинете мой дом немедленно и с миром.

— Так бы и было, если бы вы дали мне их в тот же день. Но я предупредил вас, что если вы будете тянуть, то сумма возрастет вдвое. А вы тянули. Мой дорогой, заплатите мне шестьсот дукатов, и я съеду.

— Но это разорение!

— Это двадцатая часть суммы, которую вам вчера предложили за дом.

— Как! Вы знаете…

— … что милорд Блумфильд дает вам за него десять тысяч экю.

— Вы, стало быть, колдун?

— Я думал, что всем об этом известно. Заплатите мне шестьсот дукатов, мой милый, и я удалюсь.

— Никогда!

— В следующее ваше посещение я потребую тысячу двести дукатов.

— Хорошо! Четыреста пятьдесят!

— Шестьсот, мой дорогой, шестьсот. И подумайте о том, что, если завтра вы не дадите ответ милорду Блум-фильду, он купит дом вашего достойного собрата папаши Феликса.

— Хорошо, — сказал домовладелец, доставая из кармана перо и бумагу, — пишите долговое обязательство, хоть и говорят, что ваши обязательства ничего не стоят.

— Какое еще обязательство? Вы хотите сказать, расписку в получении?

— Пусть будет расписка, и не будем больше говорить об этом. Подписывайтесь. Вот ваши деньги.

— Вот ваша расписка.

— Теперь… — сказал владелец и указал на дверь.

— Это справедливо, — ответил дон Филиппо, собираясь уйти.

— А ваша служанка?

— Мария! — позвал дон Филиппо.

Появилась старая служанка.

— Мария, голубушка, мы переезжаем, — обратился к ней дон Филиппо, — возьмите мой зонтик, попрощайтесь с нашим достойным хозяином и следуйте за мной.

Мария взяла зонтик, присела в реверансе перед домовладельцем и последовала за своим хозяином.

На следующий день домовладелец тщетно ждал визита милорда Блумфильда; он ждал весь следующий день, он прождал целую неделю — милорд Блумфильд не появился. Бедняга-владелец обошел все гостиницы Неаполя — англичанина под таким именем там никто не знал. Но как-то раз вечером, попав случайно в театр Фьорентини, дон Бернардо увидел актера, как две капли воды похожего на неуловимого милорда. Он справился в дирекции и узнал, что двойник сэра Блумфильда замечательно играет роли англичан. Поинтересовавшись, не был ли случайно этот артист связан с доном Филиппо Виллани, он узнал, что те не только были близкими друзьями, но что артист ни в чем не мог отказать дону Филиппо, который писал о нем хвалебные статьи в "Ученой крысе" — единственной литературной газете Неаполя.

Благодаря тому, что его состояние увеличилось, дон Филиппо смог найти пристойное жилье, за которое он, чтобы не возбуждать подозрений владельца, заплатил за один срок вперед. К тому же он приобрел кое-какую мебель первой необходимости.

Между тем шестисот дукатов, оказавшихся в руках человека, столь уверенного в своем будущем, должно было хватить ненадолго; но аккуратность, с которой дон Филиппо осуществил последние платежи, обеспечила ему некоторый кредит, и потому, когда шестьсот дукатов закончились, он сумел раздобыть под вексель еще сто пятьдесят.

Эти сто пятьдесят дукатов были потрачены, как и остальные; дукаты исчезли, но вексель остался. Есть две вещи, которые не пропадают никогда: благодеяние и вексель.

У каждого векселя есть срок платежа: срок платежа векселя дона Филиппо наступил, вслед за тем явился заимодавец, за ним — судебный исполнитель; закончиться все это должно было на следующий день описью имущества.

В тот же вечер дон Филиппо явился домой нагруженный изумительным старинным фарфором — китайским и японским; однако это были всего лишь черепки. Правда, как говорит Жокрис, разбиты они были как надо.

Тут же с помощью служанки дон Филиппо пододвинул буфет к входной двери, расставил на нем фарфор и улегся спать в ожидании дальнейших событий.

Предугадать их было нетрудно; на следующий день, в восемь часов утра, судебный исполнитель постучал в дверь; ему никто не ответил; он постучал еще раз, по-прежнему — молчание; в третий раз — тишина.

Исполнитель удалился, решив заручиться помощью комиссара полиции и слесаря. Затем все трое вернулись к дому дона Филиппо. Исполнитель вновь попытался достучаться, но столь же безуспешно, как и в первый раз. Тогда комиссар дал слесарю разрешение вскрыть дверь. Слесарь вставил в замок отмычку: язычок поддался. Тем не менее что-то мешало открыть дверь.

— Толкнуть? — спросил судебный исполнитель.

— Толкайте! — ответил комиссар.

Слесарь навалился на дверь, и в то же мгновение раздался такой грохот, словно в лавке старьевщика рухнула витрина. Затем послышались вопли:

— На помощь! Караул! Грабят! Убивают! Я пропал! Я разорен!

Комиссар вошел в дом, следом за ним — судебный исполнитель, за исполнителем — слесарь. Они увидели, что дон Филиппо рвет на себе волосы, стоя над бесчисленными осколками фарфора.

— А! Несчастные вы! — вскричал дон Филиппо, увидев их. — Вы мне разбили фарфора на две тысячи экю!

Это была бы еще небольшая цена за фарфор, не будь он уже разбит. Но комиссар полиции и судебный исполнитель этого не знали. Перед ними была груда осколков: буфет опрокинут, от фарфора остался один бой. Несчастье случилось по их вине, и если по закону они и не должны были отвечать за него, то в глубине души чувствовали себя виноватыми.

Неловкость их положения еще более усугублялась отчаянием дона Филиппо.

Можно догадаться, что пока об описи имущества не могло быть и речи: разве можно было из-за каких-то жалких ста пятидесяти дукатов наложить арест на мебель человека, которому только что разбили фарфора на две тысячи экю!

Комиссар полиции и исполнитель попытались успокоить дона Филиппо, но тот был безутешен, и не столько из-за дорогого фарфора — дону Филиппо приходилось переживать и другие потери, и куда более значительные. Дело в том, что фарфор был отдан ему на хранение. Когда его владелец, любитель редкостей, придет требовать назад свое сокровище, дон Филиппо не сможет его вернуть и будет обесчещен.

Комиссар и исполнитель решили устроить складчину. Если бы дело подверглось огласке, их репутации был бы нанесен серьезный урон: закон позволяет своим слугам описывать имущество, но не разрушать его. В качестве возмещения за ущерб они предложили дону Филиппо сумму в триста дукатов и пообещали употребить свое влияние, чтобы добиться у его заимодавца отсрочки в месяц для уплаты по векселю. Дон Филиппо со своей стороны повел себя благородно и великодушно. Истинная боль несовместима с расчетами, поэтому он согласился на все не споря. Комиссар и судебный исполнитель удалились — немое отчаяние дона Филиппо разбило им сердце.