Сперонара

В четыре часа дня дверь моей камеры, та, что выходила в тюремную часовню, открылась, и передо мной предстал судья.

"Ну! — сказал я, увидев его. — Вы, наконец, убедились в том, что осудили невиновного?"

"Нет, — ответил он, — я знаю, что вы виновны, но я пришел, чтобы вас спасти".

Я предположил, что эта очередная хитрость с целью выведать у меня мой секрет, и пренебрежительно рассмеялся.

Судья подошел ко мне и протянул листок бумаги; я прочел:

"Верь всему, что скажет судья, и делай все, что он прикажет тебе сделать.

Твоя Лена".

"Вы заставили ее написать эту записку с помощью какой-нибудь подлой уловки или жестокой пытки, — ответил я, покачав головой. — Лена не могла написать эти слова добровольно".

"Лена написала эти слова по своей воле; Лена приходила ко мне; Лена добилась от меня, чтобы я тебя спас, и я пришел тебя спасти. Хочешь ли ты подчиниться мне и жить? Или хочешь упорствовать и умереть?"

"Вот оно что! И что же нужно делать?" — спросил я.

"Послушай, — сказал судья, подходя ко мне и говоря со мной так тихо, что я едва мог его слышать, — слепо следуй указаниям, которые я сейчас тебе дам; не раздумывай, а подчиняйся, и тогда твоя жизнь и честь твоей любовницы будут спасены".

"Говорите".

Он снял с меня кандалы.

"Вот кинжал, держи его; выйди через эту дверь, ключ от которой есть только у меня; беги в ближайшее кафе; дерзко покажись всем, кто там окажется; всади нож в грудь первого встречного, затем оставь нож в ране и бегом возвращайся в тюрьму. Я буду ждать тебя здесь, а Лена, запертая у меня в доме, будет отвечать за твое возвращение".

Я все понял. Волосы встали дыбом у меня на голове, я почувствовал, как холодный пот выступил у их корней и заструился по моему лицу. Этот судья, человек, призванный законом защищать общество, польстился на деньги и не придумал ничего лучше, как освободить меня от наказания за первое убийство посредством еще одного преступления.

Я колебался с минуту, но мысли о свободе, о Лене, о нашем счастье одержали верх. Взяв из рук судьи нож, я выскочил из тюрьмы как безумный и помчался в Греческое кафе; там было много моих знакомых, и только ваше лицо оказалось мне незнакомым, капитан. Я подошел к вам и нанес удар. Как и велел судья, я оставил нож в ране и убежал. Несколько мгновений спустя я вернулся в свою камеру; судья снова надел на меня кандалы, запер дверь тюрьмы и ушел. Хватило и десяти минут, чтобы произошла эта страшная трагедия. Я мог бы подумать, что мне приснился кошмар, если бы не видел свою руку, залитую кровью. Я вытер ее о сырой земляной пол камеры; кровь исчезла, и я стал ждать.

Как вы прекрасно понимаете, я провел остаток дня и ночь, ни на миг не сомкнув глаз. Я видел, как свет померк и как свет вернулся — свет нового дня, которому суждено было стать последним днем в моей жизни. Я слышал, как часы тюремной церкви отбивали каждые четверть часа, каждые полчаса и каждый час. Наконец, в шесть часов утра, когда я подумал, что мне осталось жить ровно сутки, дверь открылась, и на пороге появился исповедник.

"Сын мой, — сказал мне этот славный человек, быстро входя в камеру, — преисполнитесь благой надежды, ибо я принес вам странную новость. Вчера, в четыре часа вечера, какой-то человек, одетый, как вы, вашего возраста, вашего роста, настолько на вас похожий, что все приняли его за вас, совершил в Греческом кафе убийство одного сицилийского капитана и убежал прежде, чем его задержали".

"Вот как! — воскликнул я, как если бы мне не было известно, что судья попытается извлечь из этого события выгоду. — Святой отец, это всего лишь очередное убийство, и я не понимаю, каким образом оно может принести мне пользу".

"Разве вы не понимаете, сын мой, что теперь все убеждены, что это не вы убили Морелли? А также в том, что вы стали жертвой сходства с его убийцей, и судья уже приказал отложить вашу казнь?"

"Слава Богу! — ответил я. — Но я бы предпочел, чтобы меня признали невиновным по какой-нибудь другой причине".

В течение всего этого дня меня снова допрашивали. Мне следовало отвечать только одно: то, что я не покидал своей камеры. Мои надзиратели знали это так, как никто другой. Исповедник заявил, что он ушел от меня за несколько минут до четырех часов; тюремный смотритель утверждал, что с меня даже не снимали кандалы. Судья ушел из тюрьмы вечером, признав перед всеми, кто там находился, что, должно быть, произошла какая-то роковая ошибка, и заявив, что беспристрастность не позволяет ему привести приговор в исполнение.

На следующий день за мной пришли, чтобы устроить мне очную ставку с вами. Вы помните эту сцену, капитан? Вы меня узнали: ничто не могло помочь мне больше той уверенности, с какой вы утверждали, что это я нанес вам удар. Чем сильнее обличали меня ваши показания, тем скорее они доказывали мою невиновность.

Однако меня не могли освободить просто так: требовалось новое расследование, и, хотя Лена каждый день торопила судью, он каждый день медлил, не решаясь к этому приступить. Главное, говорил он, это то, что я жив; всему свое время.

Таким образом прошел целый год, год, показавшийся мне бесконечным. В конце этого года судья заболел, и вскоре поползли слухи, что у него смертельная болезнь.

Лена пришла к судье, когда тот был при смерти, и настоятельно потребовала освободить меня. Судья снова попытался уклониться от своего обещания. Тогда Лена пригрозила ему, что она обо всем расскажет. У судьи был сын, которого он старался сделать своим преемником; судья испугался и отдал Лене ключ от тюремной часовни.

Она явилась ко мне среди ночи. Я подумал, что у меня начался бред; мы с ней не виделись уже год. Эта радость едва не убила меня.

Лена все мне рассказала в двух словах, и я понял, что нельзя терять ни минуты; затем она пошла впереди, а я за ней, и она привела меня к себе домой. Я снова прошел через коридор, где было кровавое пятно, и снова оказался в комнате, где мне предъявили труп. На третий день Лена спрятала меня в молельне, в которой находилась мадонна Перуджино, и я просидел там весь день. Слуги, как обычно, ходили взад и вперед по дому, и никто ни о чем не догадывался. Лена провела со мной часть дня, но, поскольку она имела обыкновение уединяться в молельне и, как правило, удалялась туда, чтобы молиться, ни у кого не возникло ни малейших подозрений.

Вечером она меня покинула и вернулась около десяти часов.

"Все устроено, — сказала она, — я отыскала владельца судна, который берется отвезти тебя на Сицилию. Я не могу уехать с тобой; если мы одновременно исчезнем, то все, что мы скрывали с таким трудом, станет для других явным. Уезжай первым; через две недели я буду в Мессине. Моя тетушка — настоятельница в обители кармелиток, и ты найдешь меня в ее монастыре".

Я стал настаивать, чтобы Лена ехала со мной, у меня было какое-то непонятное предчувствие. Однако она стояла на своем так упорно и так клятвенно заверяла меня, что мы снова будем вместе меньше чем через три недели, что я уступил.

На улице была непроглядная тьма; мы незаметно вышли и направились к косе Святого Иоанна. Туда же, как обещали Лене, за мной приплыла шлюпка. На прощание мы поцеловались. Я никак не мог расстаться с Леной, мне хотелось увезти ее с собой, и я плакал, как дитя. Что-то подсказывало мне, что мы никогда больше не увидимся; наверное, это был глас Божьей кары.

Я сел на ваше судно, но, как вы понимаете, не мог уснуть. Выйдя из каюты, чтобы подышать воздухом на палубе, я повстречал вас.

Начиная с этого момента, вы знаете все. Я предпочел драться, нежели признаться тогда в том, о чем рассказал вам сейчас; вы бы решили, что я признался в этом, потому что струсил, и притом, если бы я это сделал, то моя тайна, иначе говоря моя жизнь, оказалась бы в ваших руках. Я ничем не рисковал дополнительно, согласившись на дуэль, которую вы предложили. Бог выбрал вас в качестве исполнителя своего правосудия. Он не потерпел, чтобы я, прелюбодей и дважды убийца, спокойно наслаждался законной безнаказанностью, которую за деньги купила для меня любовница. Подойдите сюда, капитан, вот моя рука. Простите меня, как я прощаю вас.